Горькую чашу – до дна!

Миша и в самом деле нарисовал остров. Он был окружен бело-голубым морем и светился всеми цветами, какими горел на солнце Серебряный рог. На острове стояли трое: женщина, маленький мальчик и мужчина. Мальчик стоял в середине. На женщине были большие очки в роговой оправе. Мужчина держал в руке стакан.

Я еще не кончил разглядывать рисунок, когда Фрид наклонился через проход и сказал:

– Он просит вернуть рисунок. Что-то там надо исправить.

Рисунок вернулся к Мише, и он принялся энергично орудовать резинкой, то и дело облизывая губы. Потом взял карандаш, что-то подправил на рисунке и протянул его матери, при этом широко и беззвучно улыбаясь мне и радостно сияя глазами.

Лицо Наташи посерьезнело, когда она взглянула на рисунок, то же самое произошло с Фридом и Готтхельфом, когда листок дошел до нас. Вроде бы все оставалось как было. Только в руке у мужчины не было ничего.

Готтхельф сказал взволнованно:

– Он стер стакан, потому что знает: вы бросили пить. Самолет изменил курс, описав большую дугу. Теперь мы летели прямо на Сен-Готард, и солнце светило уже не с правой, а с левой стороны, так что его лучи ударили мне в лицо с такой силой, что слезы полились из глаз и мне пришлось прикрыть веки.

Четыре турбореактивных двигателя ровно гудели. Я откинулся на спинку сиденья. Свежий воздух овевал мое лицо. Я услышал голос Готтхельфа:

– Какой все-таки милый этот мальчик.

– Да, – с готовностью подтвердил я.

– Такой вежливый. Такой умненький. И такой талантливый.

– Да, – опять подтвердил я.

– Так и останется глухонемым на всю жизнь?

– Да.

– Какая жалость.

– Да, – сказал я. – И вправду очень жаль.