Горлов тупик

Дополнительным языком он выбрал суахили. В СССР мало кто им владел, а говорил на нем почти весь Африканский континент. После войны колониальная система рушилась, начиналась эпоха Африки. Мама верила, что знание суахили обеспечит Юре интересную престижную работу, яркую, наполненную событиями и впечатлениями жизнь. Он станет уникальным специалистом, будет много путешествовать по самым невероятным, экзотическим странам.

В институте на семинар суахили, кроме Юры, записалось еще два студента, скоро они ходить перестали, а он продолжал, сначала ради мамы и из уважения к старику-африканисту, потом увлекся.

До середины XIX века, пока миссионеры не ввели латиницу, в суахили использовалась арабица. Юра прочитал эпическую поэму «Повесть о Тамбуке», написанную в XVIII веке арабицей, некоторые фрагменты выучил наизусть и очень этим гордился.

В 1954-м Институт востоковедения слили с МГИМО, на четвертом курсе Юра стал студентом факультета международной журналистики.

В январе 1955-го умер отец.

За несколько дней до смерти взгляд его прояснился. Однажды вечером Юра кормил его с ложки жидкой овсяной кашей и вдруг услышал:

– Только не строй иллюзий…

Он поставил миску, придвинулся ближе.

– О чем ты, пап?

– Сам знаешь… Они обязательно пригласят тебя, ты им подходишь. Обаятельный, умный. Языки, спортивные успехи…

На самом деле его уже пригласили, и он согласился, но пока молчал об этом, даже маме не сказал.

– Конечно, там теперь все не так, как было при покойнике…

После марта пятьдесят третьего «покойником» отец называл Сталина. Он сжал Юрину руку слабыми дрожащими пальцами и продолжал шептать сквозь тяжелую одышку:

– Но все равно собачья работа. Опричнина. Псы государевы… Государь, государство – один черт… Государство – самое холодное из всех чудовищ…

– Пап, ты кого цитируешь? – осторожно спросил Юра.

– Не важно… Главное, себе не ври… никогда…

Глава пятнадцатая

Каждый раз, когда выпадал свободный вечер, Влад спешил со службы домой, в свою тихую казенную квартиру, чтобы побыть одному, взвесить плюсы и минусы, выработать тактику и стратегию, но почему-то оказывался не дома, а у Шуры. Ноги сами туда несли.

Он доезжал до метро Сокол, садился в трамвай, вылезал через пять остановок, бодро шагал по грязным немощеным улицам и вдруг резко останавливался, таращил глаза, крутил головой, осознавал, куда и зачем идет, но повернуть назад уже не мог.

К дому подходил незаметно, со стариками-хозяевами не сталкивался. Их будто вовсе не существовало. Лишь слабоумный Филя иногда появлялся, тяжело топал на веранде, заходил в комнату, сваливал дрова у печи.

Шура разговаривала с Филей ласково, как с ребенком, поила чаем. Филя пил с отвратительным громким свистом, посасывал сахарок, размачивал баранку в стакане и грыз ее краем щербатого рта. Рядом, на табуретке, лежал его топорик.

Пухлая рожа, слюнявый бесформенный рот, рыжеватый пух на подбородке, громкое возбужденное мычание – все это здорово бесило. Хотелось вытолкать урода взашей, но Влад жестко контролировал свои эмоции. Урод был очень силен физически, мог дать сдачи. Ну, не стрелять же в него из табельного оружия! Потом неприятностей не оберешься, узнают на службе, придется писать кучу объяснительных: что он делал в этом доме, кто такая Шура, каков характер их отношений.