Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

В газете «Известия», которую в киосках продавали с утра, была напечатана статья об одном негодяе. Он заявлениями и доносами на своих соседей по дому завалил все ростовские организации, где работали эти люди, поднял на ноги областную прокуратуру, редакции газет, облпрофсовет и даже некоторые райкомы партии. В общей сложности только за четыре последних года он написал шестьсот сорок семь заявлений, по этим заявлениям работало двести двенадцать комиссий, в которых было занято около тысячи человек. И ни одно заявление негодяя не подтвердилось. Он писал о слонах, а были мухи. И то не всегда. Его пригласили в редакцию «Известий» и спросили: как он мог оболгать столько хороших людей и за что, собственно? Он задергался, закричал: «Я боролся и буду бороться за правду! Все, о ком я писал, двуличные, мелкие человечки. Все равно я их разоблачу! Если вы, в редакции, меня не поддержите, я напишу на вас в Центральный Комитет!»

Понимаете? В создавшейся обстановке статья эта как звучит?

И в этот же день, так совпало, ревизор закончил проверку. В своем заключении он признал заявление необоснованным, назвал Кошича молодым сутягой, демагогом и дезорганизатором производства и рекомендовал привлечь его за клевету к уголовной ответственности. Каково?

Но и это еще не все. Выяснилось: Кошич свои камешки ссылал в картонную коробку из-под ботинок, которую держал у себя под кроватью. Хозяйка его квартиры, тетя Дуся, прибираясь, рассыпала камешки. Часть из них сложила обратно в коробку, остальные вымела. Представляете?

Короче говоря, в этот день хотя и не возле кассы, где я назначил ему, но при всем народе Кошич просил у Виталия Антоныча прощения. И было видно, что все это, вместе взятое: статья в газете, заключение ревизора, история с камешками и тот «дер», который уже мы ему дали теперь, — прожгло Кошича насквозь. Он не кричал и не дергался. Только спрашивал, ловя всех нас по очереди: «Меня с работы не выгонят? Ведь я же хотел для всех лучше сделать. Я был убежден. Мне казалось…»

А когда шел с Тумарком домой, по пути сказал ему:

— Мне, наверное, самому надо уволиться?

Глава четырнадцатая

Комета Галлея

Люди часто говорят: «Как я рад, что, наконец, вырвался из города!» А другие: «Как я рад, что, наконец, вырвался съездить в город!» Вообще-то понятно. Где надоело, оттуда и вырываются. Куда очень тянет, туда и рвутся. На Енисей меня всегда тянет и будет тянуть. Я рвусь на Енисей. Но я не сказал бы, что поэтому я хочу откуда-то и вырваться. Из города, из дома или с работы. Слово «вырваться» ко мне никак не подходит. Я люблю и свой город, и свой дом, и свою работу. А на Енисей все же рвусь, хотя и сам не знаю откуда.

Мы все обдумали и рассчитали. Едут четыре пары: Барбины, Тетеревы, Мухины и Фигурновы — и пять одиночек: Тумарк, Кошич, Шура, Виталий Антоныч и Алешка. Итого, тринадцать.

Тут вы можете сразу спросить: «Почему Кошич?» Да потому. Виталий Антоныч сказал: оставить Кошича одного в такой момент — значит вовсе от него отвернуться. Он сейчас разбит, потрясен, душа у него приоткрылась, надо войти в нее доверием к нему. Тем более что и сам он еще до этой развязки с камешками стал делаться как-то мягче, дружнее со всеми. Ревизор при этом тоже присутствовал, сказал: «А я, пожалуй, дело все-таки двину». В руке он держал газету «Известия». Но Виталий Антоныч подошел к ревизору: «Позвольте, мы пока им сами займемся».

Вот почему Кошич.

Шура сказала: «Я тринадцатой не поеду».

Виталий Антоныч сказал: «Я, ребятки, стал человек суеверный. Езжайте без меня».

Кошич сказал: «Не поеду, я плаваю плохо». Будто он должен был плыть до Шумихи стилем брасс!

Тумарк и Алешка соглашались ехать тринадцатыми.

Было ясно, почему отказываются Шура, Виталий Антоныч и Кошич. Маша, смеясь, сказала: «Очень просто. Совсем не нужно нам брать с собой Алешку. Какая он нам компания?» Заявленные отказы тогда сразу повисли в воздухе, числа тринадцать не стало. И Маша с Диной постепенно всех уломали.

У Васи Тетерева никак не ладилось дело с мотором. В субботу он вместе с Володей Длинномухиным чистил и протирал эту штуку, наверно, часа четыре, но мотор все равно чихал. Вася сказал: ночь не будет спать, но к рассвету все сделает.