Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

И вдруг короткий синий свет молнии разорвал, куда-то отбросил темноту. На мгновение открылась мутная даль Енисея, вся вздыбленная торосами и пересеченная серебряными полосами дождя. Словно бы колыхнулись правобережные горы. Островерхие лиственницы на их гребнях, вздрогнув, впились в косматую тучу, застилавшую небо. Ближе, совсем перед нами, блеснули чугунно-черные разводья, лучами расходившиеся от выступа скалы. Как лезвие ножа, сверкала сталью в одном из них вставшая на ребро, тонкая от своей безумной высоты льдина. И тотчас все погасло.

Грянул гром — раскатистый, низкий. Он бросил на землю тучу, должно быть, сразу всю целиком, не деля ее больше на отдельные капли. Мне показалось даже, что это свалился на нас сам Енисей.

Не знаю, можно ли сказать, что и свет и звуки — все перепуталось, переплелось вместе. Но именно так у меня это осталось в памяти. Незатихающий гром, который, как саблями, то и дело перерубали молнии. Угловатые льдины, немые и тихие, и шумные, клокочущие над ними обрывки обожженных молниями туч. Колючие руки тальников, вытянутые навстречу серой стене дождя. Камни, подмытые ливнем и падающие в реку с вершины утеса через наши головы. Шипение водоворотов. Острые песчаные косы. Ползущая вдаль, вся в черных трещинах, живая река. И молнии, молнии. Синие, серебристые, багрово-красные и вовсе без цвета, но терпко пахнущие серой, железом и свежерасколотым гранитом.

— Костя, как хорошо, — шептала Маша, — как красиво! Я никогда в жизни еще не видела в эту пору грозы.

Не видел и я. И вообще никогда в жизни не чувствовал еще такой радости оттого, что стою над ликующим и бурлящим весенней силой Енисеем и сам наполнен весной, а под рукой у меня бьется Машино сердце.

Теперь было совсем уже все равно: купаться ли в полыньях Енисея, стоять ли на месте, прижавшись к утесу, или брести тихонько по узкому галечнику домой. Мы были мокрые насквозь, как сама вода, и сумели увидеть главное — начало ледохода.

Я выбросил из кармана жуков — пусть живут! — и мы побрели домой, возбужденные и радостные, перелезая через звонкие, сыпучие груды ледяных иголок, пробиваясь сквозь цепкие кусты. Шли не торопясь: спешить нам было некуда. Мы шли, и рядом с нами, по пути с нами двигался богатырь Енисей.

Дождь вылился, должно быть, весь. Но в камнях еще прыгали и резвились маленькие ручейки. Царапая галечник, у самых наших ног ползли ледяные поля. Пахло рыбой. Маша остановилась.

— Костя, — сказала она смеясь, — я устала. Давай сядем на льдину и поплывем.

— Давай! — беззаботно сказал я.

И мы забрались на ближнюю льдину и поплыли. Было совершенно темно, Плыли недолго. Но я почувствовал: зря мы сделали это, берег постепенно от нас отдаляется. Мне стало не по себе, но я не знал, как сказать об этом вслух. Маша спросила обеспокоенно:

— Костя, нам не пора?

Тогда я молча схватил Машу за руку, и мы побежали. Откуда между нашей льдиной и берегом теперь еще оказались другие? Мы прыгали через трещины и полыньи наугад, к удивлению попадая все время на крепкие льдины, иногда падали, поднимались и снова бежали. Наконец оказались перед крутой наклонной стеной — должно быть, льдину вздыбило подводными камнями, — и, кое-как взобравшись на нее, поняли, что по ту сторону верхней кромки — обрыв…

— Маша! — в страхе крикнул я. В тот же миг льдина рухнула, и мы полетели вниз.

Сразу скажу: не пугайтесь, как испугались мы. Эта льдина, оказывается, находилась уже на берегу, и мы упали просто в мокрый песок. Поднялись, отряхнулись. Долго хохотали. Потом снова пошли по берегу, держась за руки. Маша тихонько сказала:

— Мы с тобой все же очень глупые.

Я сказал:

— Ну и пусть!

Маша сказала:

— Я никогда не забуду этот наш ледоход.

А я сказал:

— Маша, я тебя… очень люблю.

И я до сих пор не понимаю, как это просто и легко тогда у меня получилось и почему такие слова Маше я не мог сказать раньше — еще два или три года тому назад.

Ну вот… Вот это и был «наш ледоход».

Глава четвертая

Казбич

Ко мне постоянно заходят ребята, те, которые вроде меня проводят свой отпуск в городе. Чаще других заглядывают Вася Тетерев и Петя, Петр Фигурнов.

Вася приходит обязательно вместе с женой, длинной, как ее имя Дамдиналия, очень быстрой в движениях и колючей на язычок, зато с очень красивыми ушами, маленькими, как пельмени. У нее странные глаза, вернее, не сами глаза, а верхние веки. Со складочками к наружным уголкам. Когда Дина спокойна, эти складочки наплывают вниз, и глаза у нее тогда вроде бы маленькие треугольнички, но стоит ей расхохотаться или вообще чем-то нарушить свое спокойствие, складочки на веках расходятся, а глаза делаются и круглыми и очень большими.

Работает Дина в нашей речной больнице лаборанткой, берет у больных кровь, желудочный сок и все прочее. Пальцы колет она совершенно без боли. Глотать резиновую кишку, сами понимаете, никто не любит, но Дина попросит только: «Откройте рот», — и, как говорится, операция уже кончена.

Кто-то нечаянно назвал ее один раз вместо Дамдиналии Дуоденалией Павловной, и она теперь шутейно, в записках к друзьям, так и подписывается.