Город

Когда пришла мама, неся кошёлки с едой и огромный, пахнущий морозом пакет белья из прачечной, она увидела битые стёкла и мебель в крови. Я, рыдая, лежал на диване, прижимая к груди толстый том о теории поля, и ни на какие вопросы ответить не мог (а вернее сказать, не хотел). Отчим тоже не мог отвечать на вопросы. Всклокоченный, с перевязанной кое-как носовым платком окровавленной рукой, со свисающим сзади ремнём, он ходил раздражённо в одной тапке из комнаты в комнату и саркастически кричал: «Щербина! Ха-ха-ха! Щербина!..» Настал его черёд играть в Фалалея.

Из всего вышесказанного, я полагаю, явствует, что о подводных лодках я имел представление самое полное.

Только всплытием подводной лодки мог окончиться несправедливый и подлый рейс «Мизерабля» в туземную мирную бухту.

Да, сказал я себе. Всплыла подводная лодка!

Замирая от ужаса и восторга, я смотрел распахнутыми глазами в зимнее солнечное окно и видел, как вскипают, бурля и гремя, воды чёрной лагуны, и под низкое небо, под налетающий шквал всплывает подводная лодка: горбатая, чёрная, вся недобро блестящая от воды, которая пенными струйками скатывайся с неё. Никакого движения, ни одного человека, только холод, смертельный холод огромных хрустальных глаз округлых иллюминаторов.

«Лодка выпустила..»

— Десять торпед! — торжествуя, сказал я. — Десять! И ни сантима меньше! (Эти слова говорил в одной книжке шпион резиденту; резидент, понимал я, был президент шпионов, букву «п» ему удалили для конспирации; он был президент всех шпионов, но агент его не боялся: «Десять тысяч! — сказал он — И ни сантима меньше!» — и резидент уступил.) И ни сантима меньше! — прокричал я, ударяя кулаком по столу, отчего чернила прыгнули и залили таблицу выигрышей, десять торпед грозным веером ударили из гранёного тела угрюмой безжалостной лодки, десять дьяволов, начинённых лиддитом!..

Да-дах!!

Па-ра-бах!!

Бу-у!! — тихим шёпотом кричал я. Десять торпед ударили в высокий бронированный борт проклятого «Мизерабля». Десять страшных взрывов слились в один. Борта раскололись. Чудовищный столб огня ударил в чёрные небеса. В дыму, высоко-высоко, летели, вертясь и разваливаясь, орудийные башни, трубы, паровые котлы, одиннадцать этажей мостика. Ещё выше зависла, — реями вниз, с трепещущим флагом, — тонкая мачта…

Потом все обломки рухнули на воду. Крейсер, разломленный напополам, погрузился в пучину. Он ушёл с характерным для тонущих крейсеров звуком. Я воспроизвёл этот звук, с силой всасывая воздух в наполненный слюной рот. Именно с этим звуком забирала последнюю воду раковина у нас на кухне.

Спокойно, с усталостью, какая бывает после трудной большой работы, с сознанием выполненного нелёгкого долга я написал, что крейсер взорвался и утонул.

Я чувствовал, что рассказ удался.

Что это не детский лепет про мчащиеся миноносцы.

Я перечёл свой рассказ: полторы странички в тетради по русскому языку в редкую косую линейку.

«17 сентября 1959 года линейный крейсер „Мизерабль“ входил в туземную бухту. Ничто не предвещало беды. „Чёрт меня подери, — сказал капитан Бен Джойс — Не нравится мне всё это“. Тут всплыла подводная лодка! Лодка выпустила десять торпед! Крейсер взорвался и утонул».

Ну что ж…

Примерно так окончилось всё и у Попугая. Полковник поговорил с сержантом, и сержант женился. Попугай назвал повесть: «Машенька».

А я назвал свой рассказ: «Случай в туземной бухте»!!!

1981 г.