Город

Здесь мне пришлось отстать, потому что темнота стояла страшная и я боялся, наткнувшись на что-нибудь, выдать себя. Замерев, я водил вокруг руками, а видел только сплошную черноту. Лампа Отто давно исчезла в лабиринте штабелей и ящиков; шаги удалялись.

И тут я услышал голос немого.

Отто сказал несколько слов на чужом языке, который показался мне непохожим ни на один из европейских. И это точно был не датский: среди пассажиров было двое датчан, я их наслушался. Голос у Отто был высокий, но, пожалуй, не женственный. Необычный голос.

Немому ответили – тот же странный, неуловимо чужой язык, хриплый грубый бас. Затем мгновение тишины – и , то сливаясь, то разделяясь, два ритма шагов застучали в темноте. Не немой возвращался.

Раскрыв первую из тайн Отто, я, конечно, не мог остановиться. В последующие дни только и делал, что выслеживал его. А в кают компании с дерзким любопытством вглядывался в круглое лицо, которое взрослым, наверное, казалось детским. Отто, оказывается, вел на корабле кипучую деятельность.

Сейчас все это кажется сном. Неужели корабль и правда был таким огромным? Неужели Отто и правда занимался там настолько странными вещами?

Мы (хотя Отто про это «мы» так и не узнает) спускались в сырые трюмы, где он звенел чем-то и лязгал – вскрывал ящики? Мы спускались в черное, пламенное машинное отделение, где выл огонь в огромных печах, а Отто передал кому-то бумаги, показавшиеся мне ярко-красными. Мы часами бродили в темноте по кораблю: как-то раз я заметил, что Отто составляет карту «Вагриуса».

Я следил за Отто и в день, когда разразилась буря. Днем это сложно назвать: еще за обедом в иллюминаторах было темно, и в эту темноту хлестала пена – по палубе перекатывались волны.

В кают-компании все молчали и тревожно прислушивались к протяжным, трескучим скрипам, с которыми «Вагриус» вырывался из серых масс воды. Лица были скрыты в полутьме, и так все было безжизненно, что мне начало казаться, что «Вагриус» уже потонул – может быть, уже давно – и все мы здесь мертвы.

Желтые старики, брат и сестра, были еще страшнее обычного. Было темно, это точно. Но все же я отчетливо помню, что видел, как свет отблескивает на их тусклых, ровных, серых зубах, когда они улыбались и ели.

Я сбежал из кают-компании как смог, только для вида расковырял ложкой рагу и сунул в карман пару ломтей хлеба с ломтем шпика между ними. Пока родители обедали, по метавшемуся под ногами коридору добежал до нашей каюты. Здесь я забрал пальто, припрятанные свечи, фонарик, нож, мелки, компас и «Калле Блюмквиста, сыщика». Все необходимое, чтобы скрыться и исчезнуть с пассажирской палубы до ужина. Или даже дольше.

Когда я уже уходил, меня поразило вдруг проявившееся сходство иллюминатора с огромным черным глазом, смотрящим мне в спину. За стеклом не было ничего, кроме бурлящей воды. Ни проблеска света.

Я хотел спуститься недалеко – на укромный мостик перед лесенкой, соединяющей кладовые камбуза с нижним коридором. Там, за пыльными ящиками, я часто пережидал волнения на море, вслушиваясь в грозные удары волн и листая любимые книги. Я же говорю, «Вагриус» казался и впрямь неплохим местом.

Но теперь все было иначе. Корабль ходил ходуном, меня бросало от стены к стене и, продолжая осторожно спускаться, я все чаще думал, не лучше ли было в этот раз остаться в каюте. Но вспоминал наш мертвенный обед и двигался дальше.

Чем ближе я был к мощному железному нутру «Вагриуса», к огромным механизмам, бросавшим его тело вперед, тем мне было спокойнее. И качка внизу всегда чувствовалась слабее, а буря и море казались дальше.

Мне даже удалось, спрятавшись на мостике, зачитаться. Я не замечал ни темноты, ни гремящих моторов, ни гула дрожащей от напряжения обшивки, за которой неслись бесконечные тонны воды. Солнечным беспечным летом я расследовал преступления в маленьком шведском городке. И только иногда, отведя уставшие глаза от строчек, оказывался внутри ржавого нутра огромного корабля, несущегося сквозь бурю. О чем, наверное, мог бы с упоением читать Калле Блюмквист.

Время подходило к ужину, когда я заметил где-то далеко подо мной, на лестнице, свет. Лучи его метались из стороны в сторону, и он приближался.

Видеть меня человек с лампой не мог, но я все же затушил свечу и бесшумно рассовал по карманам все вещи, которые успел разложить вокруг.

Человеком с лампой оказался Отто. Он, верно, возвращался наверх к ужину. Я решил следовать за ним.

Мы вышли в коридор за камбузом, и только тут я заметил, что корабль погружен во тьму. Совсем. Ни одна из лампочек в коридоре не горела, а единственный источник света, лампа Олафа, быстро удалялась.

С разом похолодевшим сердцем я поспешил вслед за ним. В шторм освещение на «Вагриусе» часто ослабляли – вся энергия направлялась в машинное отделение, к винтам. Но никогда еще не выключали совсем.

До пассажирской палубы мы добирались в полной темноте, а темнота стонала и скрипела вокруг нас. Я уже почти верил, что мы с Олафом одни на корабле.