Город богов

Облегченно вздохнув, понимая, что мрачные предчувствия и страхи на сей раз обошли явь стороной, хозяин каравана пробурчал:

— Туда ему и дорога.

Он не собирался скорбеть по поводу смерти негодяя, который приносил в жертву людей, обманом заманивал в ловушку чужих детей, а в конце вообще — словно ему было мало всего остального! — воззвал к Губителю, называя Врага всего сущего своим господином!

— Да… — горожанин вздохнул, смиренно соглашаясь со всем, разве что это "смиренное согласие" несло в себе куда больше боли, чем все раны тела. — Да… - повторил он, а затем, опустив голову, не смея взглянуть на хозяина каравана, понимая, какие чувства им движут и не осуждая за нескрываемое презрение, продолжал: — Но, каким бы он ни был, он был Хранителем этого города и без него все мы обречены… Я уже ощущаю дыхание смерти…

— Вы найдете нового мага, — проговорил Атен, совсем по-иному взглянув на чужака, испытывая теперь жалость и сочувствие.

— Если бы это было так просто! — мужчина качнул головой. — Я-то ничего, я пожил свое… Но у меня есть дети… Что будет с ними?

Горожанин умолк, замер, опустив голову на грудь. Караванщик тоже молчал, с печалью глядя на собеседника, не зная, чем утешить его и возможно ли в такой день найти утешение.

Чужак изменялся, старея и дряхлея прямо на глазах. Волосы, которые еще недавно были лишь слегка тронуты сединой, побелели, кожа приобрела болезненный желтый вид, во взгляде появился лихорадочный блеск. У Атена было такое чувство, что он видит, как человек умирает, будто время понеслось в сотни, тысячи раз быстрее, пробегая годы жизни за краткое мгновение. Казалось еще миг — и все будет кончено. Вот сейчас, сейчас…

Но тут чужак обратил на него свой взор, и караванщик поспешил отвернуться. Атен боялся заглянуть горожанину в глаза, зная, что увидит в них свое отражение, предвидя, каким оно будет, чувствуя, как его собственная кожа, став тонкой и сухой, сухая, глиняной коркой стянула лицо. На плечи навалилась тяжесть, а руки вдруг ослабев, никак не могли сдержать дрожи.

И вдруг пришло облегчение, словно наступил первый миг пробуждения от тяжелого, дурманного кошмара. Воздух перестал жечь грудь, став свежим и прохладным. Тучи над городом рассеялись, в бесконечных просторах синих небес засияло яркое солнце. Место призраков заняли звонкоголосые пичужки.

Превращение, коснувшееся мира, было таким внезапным, что в первый миг земля замерла, задохнувшись от счастья, не в силах справиться с собой, заставить душу покинуть это счастливейшее мгновение возрождения, чтобы идти дальше, вперед.

Все это было удивительным, и, все же, столь мелким, не важным, в сравнении с тем, что происходило в душе. Она как будто очистилась, освободилась от страхов, сомнений, но не только… Как Атен ни старался, он не мог выразить это словами, облечь пониманием. Да и важно ли это? Главное, он чувствовал, знал наверняка: все происходит на самом деле и не только с другими, но и с ним самим…

— Что это? — горожанин выглядел ошарашенным, не понимая, что творится вокруг. Он отчаянно крутил головой, оглядывая площадь в поисках если не причины, но хотя бы знака, символа, следа, указывавшего путь туда, где ждал ответ на все незаданные вопросы. Потом, стремясь найти неведомое во внешнем мире внутри себя, он прислушался к тому, что происходило в его собственном сердце, душе. — Странно, — проговорил он, — боль ушла. Это чувство… Я не знаю, как оно называется… близость смерти или что-то в этом роде. Оно больше не заставляет, смирившись с тем, что выглядит неминуемым, падать на колени перед судьбой, приближая конец, стремясь к пустоте… Вот только страх перед будущим… — он качнул головой. — Почему он остался? Стал другим, более гладким, мягким что ли, но все равно — остался?

— Надежда, — прошептала Лина, которой потребовалось больше времени, чем мужчинам, чтобы прийти в себя после всего случившегося. Вернее — того, что чуть было не произошло. — У нас, у всего мира, который должен был умереть уже сейчас, появилась надежда… Но надежда — это еще не само спасение.

— Тени исчезли… — запрокинув голову, глядя на небо, проговорил горожанин.

— Их хозяин ушел, — улыбка чуть тронула губы караванщика, который облегченно вздохнул, чувствуя, видя, зная, что самое страшное уже позади.

— Губитель повержен?

— Да… — он хотел сказать что-то еще, но его остановил какой-то звук… Смешок…

— Странные вы, взрослые, — фыркнув, проговорила девочка, о которой занятые самими собой люди, погруженные в собственные чувства и переживания, совершенно забыли. — Вечно что-то выдумываете!

— Милая, с тобой все в порядке? — Атен поспешно повернулся к дочери. На его лице вновь отразилось беспокойство, стоило караванщику задуматься над тем, что должна была почувствовать, испытать малышка, увидев ужасные превращения, коснувшиеся окружающих и ее саму.

Но Мати выглядела так, словно вообще ничего не произошло. На ее щеках лежал румянец, губы были сжаты, но не от страха или боли, скорее, от обиды, что взрослые, вместо того, чтобы позаботиться о ней, предались каким-то непонятным рассуждениям.