— Она ввернулась, — всхлипывая, продолжила монахиня, — она вернулась, завела меня в спальню, закрыла дверь, и мы сидели на кровати, обнявшись, а мама рассказывала. О нападении пиратов на пассажирское судно, о том, что из четырех изнасилованных сестер забеременела лишь она одна, о том, что ее отец требовал избавиться от греховного плода. Мама не стала. В семнадцать лет у нее было больше мужества, чем у ее отца. Она сбежала в монастырь принадлежавший ордену святого Мартена. Так родилась я — дитя насилия и ненависти, которое с самого рождения окружили любовью и заботой. А правда… я всегда ощущала, что сестра Исабель очень любит меня, но открывать истину она не стала — ведь это мне повезло, моя мама была рядом, остальные дети… В Ордене Мартена стараются относиться ко всем одинаково, а потому сестра Исабель лишь рассказывала что знала мою маму, и что моя мать очень любила и любит меня, но не признавалась и старалась не выделять меня из остальных. Впрочем… в детстве мы всегда чувствуем больше, чем способны принять и понять став взрослыми — со своими ночными кошмарами я бежала к сестре Исабель, и часто спала рядом, чувствуя как она с нежностью гладит мои волосы…
Судорожный вздох, и резко выпрямившись, сестра Мариса продолжила:
— Она погладила и тогда. Все гладила и гладила, словно не хотела отпускать, словно это было тем единственным, что держало ее в этой жизни… Если бы знала, если бы я хотя бы понимала тогда что происходит… Но стук в двери, вошел маленький Луи, которому приснился кошмар, и я поспешила успокоить ребенка.
Она словно окаменела на миг, и обреченно продолжила:
— Поведение матери-настоятельницы изменилось в тот же миг. Из ее движений, взгляда, голоса словно исчезла жизнь. «Дневник, милая, он под твоим матрасом. И уезжай. Бери детей, и уезжай, моя девочка».
Пауза, и закрыв лицо дрожащими ладонями, сестра Мариса прошептала:
— Я только отвела Луи обратно в спальню к детям и вернулась, а ее уже не было… — и монахиня повторила почти неживым голосом: — Я нашла ее здесь. На этом полу. С перегрызенным горлом.
Она просидела выговорив это несколько секунд, затем тихо произнесла:
— Я благодарна им лишь за одно — все обставили так, что это не выглядело самоубийством. В ином случае, я бы даже не смогла похоронить ее на монастырском кладбище.
— Вы… — начала было я.
— Попросила лорда Давернетти зафиксировать факт насильственной смерти, — тихо сказала сестра Мариса. — И он пошел на эту… уступку.
— Вы не считаете это уступкой, — вдруг озвучила я то, что собственно сейчас чувствовала.
— Относительно, — сестра Мариса выпрямилась, стирая уже злые слезы с бледных щек, — но видите ли — когда я обнаружила ее, ее руки были в крови. Руки, по локоть, шея так, словно кровь стекала вниз, то есть мама стояла, когда ее горло было разорвано, и лишь после упала в… во всю эту кровь с налетом ржавчины на ней. А полицейские… Вы знаете лорда Давернетти, он один из сильнейших магов, и лично для меня он восстановил картину произошедшего… Исходя из продемонстрированных им образов, мама вошла в кабинет сама, закрыла дверь на ключ, достала кастет, надела на руку и располосовала себе горло…
Монахиня оборвала себя, а затем тихо добавила:
— Я благодарна дракону за это, но только за… это.
Она поднялась, прошла несколько шагов, в растерянности остановилась, комкая платок, а затем спросила:
— Что вам известно о магах старой школы?
— Не многое, — была вынуждена признать я.
— А… язык? — с трудом уточнила сестра Мариса.
— Сносно могу читать, понимаю, разговаривать едва ли, — предельно честно ответила я.
Монахиня кивнула, и вышла.
Почти сразу после нее вошел мистер Уоллан, и первыми его словами были:
— Здесь полиция. Я слышал голоса внизу.
Моим первым вопросом был бы «Им известно, что мы здесь?», но дворецкий опередил, сообщив:
— Они остановили миссис Макстон, с ними этот ваш Нарелл. И там лорд старший следователь.
Мы переглянулись. Медлить не было ни смысла, ни возможности.
Мы торопливо спустились вниз, и едва вышли в просторный монастырский холл, увидели Давернетти, профессора Наруа, преградившего путь миссис Макстон и вообще нагло утащивший чашку с чаем с ее подноса, причем пил издевательски поглядывая на возмущенную экономку, и мать настоятельницу, растерянно стоявшую посреди холла.
Я поняла, что следует немедленно предпринять хоть что-то.
— Вы обещали мне молитвенник, — напомнила я, игнорируя попытку Давенетти остановить меня.
Но он не то чтобы остановился, он начал было решительно двигаться в моем направлении и… получил стремительно увеличившуюся иллюзию улыбки на своем лице, внушительную настолько, что ему пришлось остановиться — она уже весь вид загораживала. Послав лорду старшему следователю язвительную улыбку, я все же подошла к сестре Марисе, и вместе с ней мы скрылись в коридоре, ведущем в жилые помещения монастыря.
— Молитвенник, — сухо произнесла женщина, передавая мне потрепанный томик. — Он принадлежал моей маме, берегите его.
— Я постараюсь, — это все, что я могла обещать.