Город-фронт

— Это верно, товарищ Шиншашвили. И я присутствовал на митинге в одиннадцатой бригаде. Там Артыбаев, казах, хорошо сказал о борьбе всех национальностей за город Ленина. А потом стал я беседовать с ним один на один, он и признался мне откровенно: «Огня не боимся. Пулемета, орудия не боимся. Драться будем. А вот воды боимся. Грести веслами не умеем. Как быть, если лодка тонуть станет?»

— Я комиссару бригады Антонову дал указание выдать казахам побольше спасательных кругов, Терентий Фомич, — оправдывается Шиншашвили.

И это верно. Но бойцы-казахи не умеют ими пользоваться. Они просят посадить с ними в лодки русских солдат... А потом вы знаете, что когда лодки несли к берегу, то уключины растеряли? А ведь казах не знает даже, что такое уключина. Пожалуйста, с работниками политотдела займитесь этим, пока не поздно...

Незаметно подкрадывается рассвет. Скоро на берегу все должно замереть. А там все еще пересчитывают весла, уключины, спасательные пояса.

У телефонистов свои заботы: «Болото» не отвечает «Топору», «Топор» — «Сапогу». А все оттого, что провода не успели запрятать поглубже в стенки траншей. Протащили там лодки и порвали все. В последние минуты устраняются и эти огрехи.

Выхожу и я на берег. Последние часы перед боем. Шагаю по траншеям. Присматриваюсь, где, что и как делается по моей инженерной части. Прислушиваюсь к голосам.

Вот комиссар полка передает бойцам небольшой красный флажок — символ нашего революционного знамени. Бойцы хотят взять его с собою в лодку, а затем водрузить на главном корпусе 8-й ГЭС.

В другом месте слышу разговор о письмах родным:

— Политрук сказал, что нельзя указывать место, где воюешь. А может, это последнее мое письмо!

Бойцу советуют:

— Напиши, что город — известный всему миру, и про реку.

А если подумают о Волге? Там тоже сейчас бои — будь здоров!

— Ну, брат, Ленинград с другим городом не перепутают. Скажи, что воюешь там, где Ленин был...

В понтонном батальоне Гультяева встречаю санитарного инструктора Люсю. Маленькую, с рябинками на лице, с темно-карими глазами. Она обходит командиров, раздает индивидуальные пакеты. Люся хорошо помнит Невскую Дубровку 1941 года. Когда перепадет свободный час и можно будет присесть отдохнуть где-нибудь в уголке тесной землянки, она, вероятно, с болью в сердце вспомнит солдат, которых сейчас уже нет в живых. А о себе, о том, что ей самой завтра придется ползать среди разрывов, перевязывать раненых, таскать на себе тяжелые изувеченные тела, Люся если и задумывается, то только на минутку...

В первые часы форсирования мы со Станиславом Игнатьевичем Лисовским были на разных наблюдательных пунктах. Лисовский в полосе 86-й стрелковой дивизии, на Бумажном комбинате. Я — около устья ручья Дубровка, где

сосредоточились передовые батальоны 46-й стрелковой дивизии. Установили телефонную связь с комендантами переправ и между собой.

В 16.00 началась артиллерийская подготовка. Одинцов предполагал, что триста орудий и минометов за два часа смогут подавить огневую систему противника хотя бы на время первого рейса. Но он просчитался.

Как только саперы стали подносить понтоны к реке, гитлеровцы произвели массированный огневой налет по самой кромке нашего берега. Заговорила артиллерийская группа противника из района Мустолово, давно пристре-лявшая эти места. А мы не можем даже поставить дымовую завесу — на наше несчастье, ветер от противника.

Звонит Лисовский:

— Гультяев вынес понтоны на воду, а пехота на посадку еще не вышла. Ее задерживает огонь противника.

То же самое я вижу и в 46-й стрелковой дивизии. Саперы капитана С.С. Мороза волоком тянут к воде больше пятидесяти деревянных лодок. Тут и там среди них взметается земля от минометных разрывов. Уже заговорили немецкие пулеметы.

Звоню на командный пункт дивизии:

— Давайте людей на посадку!

Ответ не очень вразумительный:

— В частях большие потери командного состава.

Принимаются меры, чтобы ускорить посадку.

Через десять минут комендант переправы капитан Мороз с тревогой докладывает:

— Вышло из строя много гребцов. Пробито осколками двенадцать лодок. Переправу начал под сильным обстрелом.

У телефона снова Лисовский:

— Дело плохо, Борис Владимирович! У Гультяева уже половина понтонов с пробоинами. На тот берег ушло всего две роты из намеченных семи.

— Какие известия из сто шестого батальона?

— У Соломахина, к сожалению, еще хуже, — слышу глухой голос Лисовского.

— Понтоны на воде, но пехота подойти к ним не может...

Начинает темнеть. Но и сумерки не приносят облегчения, В воздух взлетают осветительные ракеты, а вслед за тем опять слышатся злые голоса пулеметов. Они бьют длинными очередями по плывущим лодкам.

Теперь с наблюдательного пункта почти ничего не видно, и я тороплюсь на КП Невской оперативной группы. Он в полутора километрах от берега.

Артиллерийско-минометный огонь противника накрывает 86-ю и 46-ю стрелковые дивизии на всю глубину. В пути то и дело попадаются дымящиеся воронки, подбитая и накренившаяся машина с лодками, раненые солдаты, бредущие в медсанбат.