Город Г…

Не знаю, сколько бы еще продолжались наши нежности, если бы не случилось то самое неожиданное, удивительное и, вероятно, многое в моей дальнейшей жизни поменявшее – наша Бабушка нас позвала. Целый месяц до этого бабушка не говорила. Сначала мы, конечно, подумали, что нам показалось, удивленно посмотрели друг на друга и поняли, что показалось нам обеим. Со всех ног мы кинулись к бабушке в комнату, она лежала на своей высокой кровати точно так, как мама ее положила, но только руки ее лежали иначе и по бабушкиным щекам текли слезы. Она плакала! Мы кинулись к ней, мама просила бабушку еще что-нибудь сказать, но бабушка молчала и только всхлипывала. Прошло несколько секунд… и она, подняв руку, вытерла себе слезы со щеки. Она двигала рукой! Мы с мамой посмотрели друг на друга так, как будто самое огромное счастье свалилось на нас совершенно неожиданно. Наверное, мы обе в этот момент подумали одно и то же. Мы были уверены, что сила нашей любви воскрешает бабушку, что наше чувство творит чудеса и мы такие молодцы, что правильно все решили и правильно все почувствовали. Мама схватила бабушкину руку и целовала ее, а бабушка прикрыла глаза, как будто отдыхала или собиралась с силами, полежала так минуту и потом, отстранив маму, сказала, чтобы мы сели возле нее. Мы сели, немного встревоженные, бабушка еще немного полежала с закрытыми глазами и начала говорить. Она говорила тихо, не очень внятно, но мы понимали, тем более что бабушка старалась повторять все по нескольку раз. Было видно, что говорить ей очень трудно, она то и дело отдыхала. Мама, глядя на такие мучения, даже пыталась ей предложить отдохнуть и поспать немного, говорила, что мы пока пойдем, а ей хотела дать успокоительные капли, но бабушка сердито махнула на нее рукой, и мама примолкла. Я тоже не хотела уходить, потому что говорила бабушка про меня, про нее и про маму. Сначала она спросила, прочитали ли мы ее тетрадку, мы сказали, что да, потом она попросила ее не останавливать, потому что не знает, что с ней будет завтра, и должна успеть нам сказать что-то очень важное. Бабушка благодарила Бога за эту возможность сказать нам то, что она давно хотела сказать и не могла, а теперь вот она может говорить, и это прекрасно, хотя она и не знает, надолго ли, и очень боится заснуть, потому что не уверена, что, проснувшись, снова сможет разговаривать. Мы наперебой уверяли ее, что сможет, что она сильная и теперь, возможно, пойдет на поправку. Она снова остановила нас и дальше начала говорить обо мне. Бабушка сказала, что слышала весь наш разговор и все поняла, и что она умоляет нас с мамой не сидеть возле нее и хочет, чтобы я использовала наконец свой шанс и уехала. Она просила маму взять деньги из ее тетради, оставив там только самый минимум на похороны, продать этюд Саврасова, продать ее золотые украшения и нанять самую обыкновенную сиделку, но чтобы мы не проводили свое время возле нее. Мама сказала, что нам совсем не трудно ухаживать за бабушкой, а, наоборот, приятно, и это наша святая обязанность, что она никогда не позволит чужому человеку трогать свою мать, при том что сама она будет праздно проводить время. Сказала, что я сама приняла решение по поводу Франции, и, вероятно, не нужно меня заставлять, так как я взрослый человек. Еще мама говорила, что бабушке нельзя волноваться и она просит ее принять лекарство и уснуть… Все это время бабушка снова лежала с закрытыми глазами, как будто набираясь сил, потом опять остановила маму резким движением руки и сказала, что она все слышала, слышала даже больше, чем мы сами говорили, и что она проклянет нас обеих и не скажет нам больше ни слова, если ее воля не будет выполнена. Мы обе застыли как изваяния, а бабушка, помолчав еще несколько секунд, сказала, что теперь она будет спать и без всякой таблетки и чтобы мы вышли и думали до утра, а утром просто сказали ей «да» или «нет».