Город, где умирают тени

В невольном порыве Харт поднял руки и изобразил тень на стене перед собой. Он не делал этого с того времени, когда был мальчиком, но старые навыки вдруг вернулись, словно детство кончилось лишь вчера. На стене появились кролик с подрагивающими ушами, бьющая крыльями птица, следом — ослик и утка. Тени скакали и танцевали перед ним на стене, полные значения и смысла. Харт улыбнулся и опустил руки. А тени остались.

Харт отпрянул назад, дыхание перехватило. Руки его были опущены, а тени по-прежнему пятнали стену, хотя отбрасывать их было нечему. Тени снова задвигались, с плавной непринужденностью меняя очертания, затем медленно стекли со стены, чтобы сформировать другой контур — его собственную тень. Стараясь не касаться ее, Харт чуть попятился, и тень тоже отошла назад — тень человека, стоящего, как и он, во весь рост, но со сложенными на груди руками.

Первым побуждением Харта было развернуться и бежать прочь, но после всего того, что он успел повидать в Шэдоуз-Фолле, тень казалась не такой уж и страшной штукой. Да и по большому счету она была Харту… знакома. Он видел все это прежде, в детстве. Он узнал! Это был Друг.

— И где тебя черти носили? — прозвучал ехидный вопрос. — Стоило мне отвернуться на пять минут, как ты пропал на двадцать пять лет! Мог хотя бы оставить записку. Это твоя благодарность за то, что я неотступно был с тобой все те годы? Когда твой отец был на работе, а мать занималась хозяйством? Я тебя всегда защищал и что же получил в награду? Двадцать пять лет одиночества в пустом доме. Ни единой живой души, с кем я мог бы перекинуться парой слов. Если б я не убивал время, прибираясь по дому, я бы точно свихнулся. Никто не придет, не позвонит. Единственная соседка — сумасшедшая женщина из дома напротив, бедное дитя, да единственный телевизионный канал, по которому гоняют мыльные оперы. Да еще как-то раз, да нет, не один, а целых три раза отец Кэллеген пытался устроить сеанс изгнания злых духов, причем духом был я. Только ему не повезло. Я тень, а не призрак, что во всех отношениях позволяет вести гораздо более интересный образ жизни. Ну? Тебе нечего мне сказать?

— Я просто ждал возможности вставить словечко, — проговорил Харт.

— Ах, простите, тогда я, пожалуй, переведу дух, хотя вообще-то я не дышу. Просидишь двадцать пять лет как в одиночке, научишься говорить сам с собой…

— Друг, — сказал Харт. — Мне так тебя не хватало… Даже когда я не вспоминал о тебе, в душе жила частичка, которая по тебе тосковала. Разве мог я тебя забыть?

— М-да, за все сорта китайского чая я не стал бы выражаться настолько прямолинейно. Ну ладно, чего застыл, рассказывай давай, где был, что делал, — выкладывай все.

— Было пророчество. Нам пришлось в спешке уехать, иначе народ бы нас разорвал. Я бы, конечно, взял тебя с собой, если б мог, но даже тогда я знал, что ты не выживешь за пределами Шэдоуз-Фолла. Я забыл все, когда покинул город, и тем не менее иногда ты снился мне.

— А, так тебя увезли, — тихо сказал Друг. — Я знал, не мог ты просто бросить меня и уехать. О Джимми, как же мне тебя не хватало!

Тень бросилась к Харту и окутала его, словно живая темная мантия. Он почувствовал вес ее рук, учащенное биение сердца прямо напротив своего собственного. Сцена сама по себе жутковатая, только не для Харта — у него было чувство, будто он держит в охапке теплое тельце щенка с сияющими глазами и трепещущего от переполнявшего его счастья. Друг наконец немного успокоился и, оторвавшись от Харта, вновь нарисовался на стене.

— Как хорошо, что ты вернулся, Джимми. Ты собираешься здесь остаться?

— Думаю, да. Дом теперь принадлежит мне. Мама и папа погибли…

— О Джимми, как жаль! Такое горе… Послушай, ведь за столько лет много чего случилось, и мне очень хочется послушать тебя, но спешить-то нам некуда, правильно? Иди-ка, садись в гостиной, располагайся, успокойся, а я тем временем приготовлю тебе чашечку отличного кофе.

— Каким образом ты собираешься это сделать, если у тебя нет тела? — поднял брови Харт.

— Сымпровизирую, — сухо ответил Друг. — У меня столько тела, сколько нужно для дела. Как, ты думаешь, мне удавалось двадцать пять лет содержать дом в чистоте? Или, скажешь, я выдавал желаемое за действительное? Давай-ка делай, что говорят, — может, получишь шоколадных пирожных к кофе. Ты всегда обожал их.

— За двадцать пять лет не слишком ли они засохли на кухне?

— Острить, я погляжу, ты научился, только как бы это тебе не вышло боком. Пирожные в отличном виде, как и все в этом доме. Ничего здесь не изменилось со дня твоего отъезда. Я знал, что когда-нибудь ты вернешься.