Город и псы

– Я думал, ты прознал и за это его убил, – сказал Альберто. – Если ты правда не знал, значит, я ошибся. Прости меня, Ягуар.

– Поздняк метаться, – сказал Ягуар. – Впредь остерегайся стучать. Гаже ничего и быть не может.

VIII

Они нагрянули после обеда, как наводнение. Альберто услышал, как они приближаются: наводняют пустырь шелестом потоптанной травы, лихорадочно барабанят по плацу, взрывают грохотом двор курса, сотни ботинок испуганно стучат по брусчатке. Когда шум достиг апогея, створки двери распахнулись, и на пороге казармы возникли знакомые силуэты и лица. Он услышал, как одновременно несколько человек произносят их с Ягуаром имена. Поток кадетов лился в двери и делился на две стремительные волны – одна текла к нему, вторая – дальше, к Ягуару. Вальяно несся во главе тех, кто направлялся к нему; все размахивали руками, глаза горели любопытством; Альберто словно током передернуло от стольких взглядов и вопросов разом. На миг ему показалось, что сейчас его линчуют. Он попробовал улыбнуться, но безуспешно – бинты закрывали почти все лицо, улыбки не заметишь. Посыпалось: «Дракула», «монстр», «Франкенштейн», «Рита Хейворт!», потом шквал вопросов. Он придал голосу хрипотцы и глухоты, как будто повязка его душила, и просипел: «В аварию попал. Только сегодня утром выписали». – «Точно еще уродливее, чем раньше был, останешься», – дружелюбно сказал Вальяно, прочие предавались мечтам: «Глаз потеряешь; был Поэт – будешь Кривой». Подробностей аварии и объяснений никто не требовал, все увлеченно соревновались, подыскивая клички, норовя подколоть побольнее. «Меня машина сбила, – сказал Альберто, – прямо по мне проехалась, на проспекте Второго мая». Но группа уже распалась, некоторые уходили к своим койкам, другие подбирались поближе и зубоскалили над бинтами. Кто-то закричал: «Спорнем, брехня это! Поэт с Ягуаром махались!» Казарма взорвалась хохотом. Альберто с благодарностью вспомнил фельдшера: повязка здорово помогала – по крайней мере, по его лицу никто ни о чем не догадается. Он сидел на своей койке. Единственным глазом видел стоявшего рядом Вальяно, а еще Арроспиде и Монтеса, да и тех – в тумане. О местонахождении остальных догадывался по голосам, находчиво, но неуверенно шутивших насчет них с Ягуаром. «Что ты с Поэтом сделал, Ягуар?» – говорил один голос. Другой спрашивал: «А ты, Поэт, значит, как бабы, ногти в ход пускаешь?» Альберто силился различить в гуле слова Ягуара, но не мог. Не говоря уже о том, чтобы его разглядеть за шкафчиками, изголовьями коек, силуэтами кадетов. Шуточки не прекращались, выделялся голос Вальяно, свистящий, ядовитый, коварный; в приливе вдохновения он прямо-таки излучал ехидство и веселье.

И вдруг над всей казармой прогремел крик Ягуара: «Харе! Достали». Гудение немедленно утихло, остались только редкие и робкие смешки. Здоровым глазом – веко лихорадочно ходило вверх-вниз – он увидел, как кто-то идет к койке Вальяно, хватается руками за верхнюю койку, подтягивается, туловище, бедра, ноги легко взлетают вверх, он взбирается на шкафчик и исчезает из поля зрения Альберто – остаются только большие ступни и синие носки, как попало сползшие на шоколадные – того же оттенка, что шкафчик – ботинки. Остальные ничего еще не заметили, затаенные смешки продолжали расползаться. Оглушительному воплю Арроспиде он не удивился – но удивилось его тело: он почувствовал, как напрягся, плечо до боли вжалось в стену. Арроспиде снова рявкнул: «Стоп, Ягуар! Не ори, Ягуар! Подожди-ка». Теперь воцарилась полная тишина, весь взвод обернулся на командира, кроме Альберто: из-за повязки ему было не поднять голову, перед глазом циклопа вид неподвижных ботинок перемежался тьмой со внутренней стороны век. Арроспиде еще несколько раз повторил: «Стой, Ягуар! Обожди». Альберто услышал, как задвигались тела: лежавшие кадеты начали привставать, вытягивать шеи в сторону шкафчика Вальяно.

– Да в чем дело-то? – спросил, наконец, Ягуар. – Чего кипишуешь, Арроспиде?

Тихо сидевший Альберто следил за теми, кто был ближе всего к нему: глаза, как два маятника, ходили из конца казармы в конец, от Арроспиде к Ягуару, со шкафчика на пол.

– Поговорим! – выкрикнул Арроспиде. – Нам есть что тебе сказать. Во-первых, не хрен орать на нас. Понял, Ягуар? Тут много чего произошло с тех пор, как Гамбоа тебя засадил.

– Не люблю, когда со мной таким тоном говорят, – твердо, но негромко ответил Ягуар: если бы остальные не молчали, его вряд ли было бы слышно. – Хочешь поговорить со мной – слезай со шкафчика и подойди сюда. Как воспитанный.

– А я не воспитанный! – крикнул Арроспиде.

«Он в бешенстве, – подумал Альберто. – Крышу снесло от злости. Но драться с Ягуаром не хочет – хочет стыдить его перед всеми».

– Воспитанный, воспитанный, – сказал Ягуар, – еще какой. Те, которые из Мирафлореса, как ты, – все воспитанные.