Город и псы. Зеленый Дом

– Поэтому их и перебьют всех до одного, даже на развод не останется, – сказал Акилино. – Но ты-то их эксплуатировал в свое удовольствие, Фусия. Они разбойничали на Мороне, Патасе и в Сантьяго, а ты на этом зарабатывал деньги.

– Я поддерживал их ружьями и доставлял туда, где были их враги, – сказал Фусия. – Они видели во мне не хозяина, а союзника. Что-то они теперь сделают с шапрой? Наверняка они уже отняли ее у Пантачи.

Родичи убитого продолжали плакать и до крови кололи себя колючками – чтобы полегчало, хозяйка, вместе с дурной кровью выходят печали и страдания, а Лалита – может, это и верно, когда у ней будет горе, она попробует. И вдруг мужчины и женщины поднялись и побежали к обрыву. Они влезали на лупуны, показывали на озеро. Едут? Да, в горловине протоки показалось каноэ – носовой, Фусия, много груза, а за ним второе – Пантача, Хум, еще груз, уамбисы и лоцман Ньевес. И Лалита – смотри, Акилино, сколько каучука, никогда не видела столько, слава Богу, скоро они разбогатеют и уедут в Эквадор, а Акилино визжал от радости – понял? – только жаль уамбиса, которого убили.

– Он остался без женщины и без хозяина, – сказал Фусия. – Наверно, повсюду ищет меня, бедняга, и плачет в голос от горя.

– Пантачу нечего жалеть, – сказал Акилино. – Это пропащий человек, он совсем рехнулся от своих отваров. Наверное, и не заметил, что тебя нет. Когда я в последний раз приехал на остров, он меня даже не узнал.

– А как ты думаешь, кто меня кормил, когда эти сволочи смотались? – сказал Фусия. – Он стряпал для меня, ходил охотиться и ловить рыбу. Я не мог подняться, старик, и он, как верный пес, весь день не отходил от моей постели. Уверяю тебя, старик, он плачет от горя.

– Я тоже иной раз пил отвар, – сказал Акилино. – Но Пантача до того пристрастился к этой отраве, что удержу не знает. Он скоро умрет.

Уамбисы, шлепая по воде, ходили взад и вперед – выгружали из каноэ черные мячи каучука и шкуры, а Лалита махала им рукой с обрыва, и тут появилась она. Это была не уамбиска и не агварунка, и одета она была по-праздничному: зеленые, желтые, красные бусы, перья на голове, серьги в ушах и длинный итипак с черными узорами. Уамбиски, стоявшие над обрывом, тоже глазели на нее. Шапра? Шапра, перешептывались они, и Лалита схватила Акилино, побежала к своей хижине и села на крылечко.

Они что-то задерживались. Вдали видны были уамбисы, проходившие с мячами каучука на плече, и Пантача, растягивавший шкуры на солнце. Наконец подошел лоцман Ньевес с соломенной шляпой в руке. Они ездили далеко, хозяйка, и путь был нелегкий – много водоворотов, потому эта поездка и продолжалась так долго, а она – больше месяца. В Пусаге убили одного уамбиса. Она уже знает, ей рассказали те, что приехали утром. Лоцман надел шляпу и направился к своей хижине. Потом пришел Фусия, и с ним эта девчонка. Лицо у нее тоже было праздничное, ярко накрашенное, и при каждом ее движении позванивали серьги и ожерелья. Вот служанка Лалите, он привез эту шапру из Пусаги. Она напугана уамбисами, ничего не понимает, надо немножко научить ее испанскому.

– Ты всегда плохо говоришь о Пантаче, – сказал Фусия. – У тебя для всех доброе сердце, старик, только не для него.

– Я его подобрал и привез на остров, – сказал Акилино. – Если бы не я, он давно уже помер бы. Но он мне противен. Стоит ему выпить отвар, он уже не человек, а животное, Фусия. Хуже, чем животное, смотрит и не видит, слушает и не слышит.

– Мне он не противен, потому что я знаю его историю, – сказал Фусия. – Пантача – человек бесхарактерный, и, когда он в дурмане, он чувствует себя сильным и забывает о несчастьях, которые перенес, и о друге, которого потерял на Укайяли. Где ты нашел его, старик? Кажется, где-то в этих местах?

– Пониже, на пологом бережку, – сказал Акилино. – На него было жалко смотреть – полуголый, умирающий от голода, а глаза безумные – он и тогда был в дурмане. Я понял, что он в бегах. Я дал ему поесть, и он стал лизать мне руки, точно пес, как ты давеча сказал.

– Налей мне стаканчик, – сказал Фусия. – А теперь я завалюсь спать на целые сутки. Поездка была прескверная. Каноэ Пантачи перевернулось перед тем, как войти в протоку, а в Пусаге у нас была стычка с шапрами.

– Отдай ее Пантаче или лоцману, – сказала Лалита. – У меня уже есть служанки, и эта мне не нужна. Зачем ты ее привез?

– Чтобы она тебе помогала, – сказал Фусия. – И потому, что эти собаки хотели ее убить.

Но Лалита начала реветь – разве она не была ему хорошей женой, не делила с ним все невзгоды? Он думает, она глупая? Разве она не понимает, что он привез эту девчонку, потому что она ему приглянулась? А Фусия спокойно раздевался, раскидывая одежду: кто здесь командует? С каких это пор она позволяет себе с ним препираться? И в конце концов, какого черта, мужчине нужно немножко разнообразия, и нечего реветь, он этого не любит, и потом, ей-то что, ведь шапра у нее ничего не отнимет, он же сказал, она будет служанкой.