Город и псы. Зеленый Дом

– Я ничего не помню, доктор, – тихо произносит она наконец. – Я была кухаркой в Зеленом Доме, но ничего не помню. Да и не стоит теперь об этом говорить. Я пойду к заутрене помолиться за дона Ансельмо, чтобы он с миром покоился в своей могиле, а потом на велорио.

– Сколько тебе было лет? – бормочет отец Гарсиа. – Я что-то не помню, как ты выглядела. Ансельмо и распутниц помню, а тебя нет.

– Я была еще ребенком, отец, – говорит Анхелика Мерседес и, как веером, машет рукой над столом, не давая ни одной мухе приблизиться к пикео и соку.

– Ей было лет пятнадцать, не больше, – говорит доктор Севальос. – А какая ты была хорошенькая, кума. Мы все заглядывались на тебя, а Ансельмо – цыц, она не девка, глазейте, но не трогайте. Он заботился о тебе как о родной дочери.

– Я была девушкой, а отец Гарсиа не хотел мне верить, – говорит Анхелика Мерседес, и ее глаза лукаво блестят, но лицо, как маска, сохраняет серьезное выражение. – Я дрожала, когда шла на исповедь, а вы всегда говорили – уйди из этого дома дьявола, ты уже на пути к погибели. Вы и этого не помните, отец?

– То, что говорится в исповедальне, тайна, – бормочет отец Гарсиа, и в его хрипотце звучит веселая нотка. – Держи эти истории про себя.

– Дом дьявола, – говорит доктор Севальос. – Вы все еще думаете, что Ансельмо был дьявол? От него в самом деле пахло серой или вы говорили это, чтобы попугать набожных людей?

Анхелика Мерседес и доктор улыбаются, и из-под шарфа неожиданно слышатся какие-то странные звуки, которые можно принять и за перханье, и за подавленный смех.

– В то время дьявол был только там, в Зеленом Доме, – прокашливаясь, говорит отец Гарсиа. – А теперь лукавый повсюду – в доме этого мужика в юбке, на улице, в кино. Вся Пьюра стала домом лукавого.

– Но только не Мангачерия, отец, – говорит Анхелика Мерседес. – Тут он никогда не был, мы его не пускаем, и в этом нам помогает святая Домитила.

– Она пока еще не святая, – говорит отец Гарсиа. – Ты не приготовишь нам кофе?

– Уже приготовила, – говорит Анхелика Мерседес. – Сейчас принесу.

– По меньшей мере лет двадцать мне не случалось провести бессонную ночь, – говорит доктор Севальос. – А сегодня глаз не сомкнул, и совсем не хочется спать.

Как только Анхелика Мерседес поворачивается, чтобы уйти, мухи опять слетаются и темными точками усеивают пикео. Снова мимо двери пробегают ребятишки в лохмотьях, а сквозь щели в тростниковой стене видны люди, которые, громко разговаривая, проходят по улице, и кучка стариков, которые беседуют, греясь на солнышке перед хижиной, что напротив чичерии.

– Он по крайней мере испытывал раскаяние? – бормочет отец Гарсиа. – Отдавал себе отчет в том, что эта девочка умерла по его вине?

– Он выбежал за мной, – говорит доктор Севальос. – Стал кататься по песку и просить, чтобы я его убил. Я привел его к себе домой, сделал ему укол и выставил его. Мол, я ничего не знаю, ничего не видел, иди себе. Но он не пошел в Зеленый Дом, а спустился к реке и стал поджидать прачку, как ее, ту, которая вырастила Антонию.

– Он всегда был сумасшедшим, – ворчит отец Гарсиа. – Будем надеяться, что он раскаялся и Бог его простил.

– И даже если он не раскаялся, он так страдал, что достаточно наказан, – говорит доктор Севальос. – И потом, еще вопрос, действительно ли он заслуживал наказания. Что, если Антония была не его жертвой, а его сообщницей? Если она влюбилась в него?

– Не говорите глупостей, – ворчит отец Гарсиа. – Вы просто выжили из ума.

– Меня всегда занимал этот вопрос, – говорит доктор Севальос. – По словам девиц, он ее баловал, и девушка казалась довольной.

– Значит, вы уже находите это нормальным? Похитить слепую, поместить ее в дом терпимости, сделать ее беременной – все это очень хорошо? Как нельзя более правильно? Уж не следовало ли его наградить за этот подвиг?

– Это вовсе не нормально, но не надо так повышать голос, не забывайте о своей астме. Я только говорю, что никому не известно, что она думала. Антония не знала, что хорошо и что плохо, и в конце концов благодаря Ансельмо она стала полноценной женщиной. Я всегда считал…

– Замолчите! – рычит отец Гарсиа и, яростно размахивая руками, распугивает мух. – Полноценная женщина! Значит, монахини неполноценные? Мы, священники, неполноценные, потому что не делаем мерзостей? Я не желаю слушать такую бессмысленную ересь.

– Вы ломитесь в открытые двери, – улыбаясь говорит доктор Севальос. – Я только хотел сказать, что, по-моему, Ансельмо любил ее и что, возможно, она его тоже любила.

– Мне неприятен этот разговор, – бормочет отец Гарсиа. – Тут мы не сойдемся во мнениях, а я не хочу с вами ссориться.

Они непобедимые, не жнут, не сеют, работать не умеют, только пить да играть, только жизнь прожигать, они непобедимые и пришли поснедать. Черт возьми, смотри-ка, кто здесь.

– Пойдемте отсюда, – сердито бормочет отец Гарсиа. – Я не хочу оставаться с этими бандитами.