Город и звезды. Конец детства

– Вот именно! Ирония же заключается в том, что я мог получить всю необходимую информацию прямо от Центрального Компьютера и мне не нужно было бы потрошить беднягу Хедрона. Мне-то Центральный сообщил бы гораздо больше, чем то, что он когда-либо рассказывал Шуту. Но все-таки Хедрон сэкономил для меня бездну времени и научил многому, до чего я сам никогда бы не додумался…

– Твоя гипотеза вроде бы и объясняет все известные факты, – осторожно сказал Хилвар. – К несчастью, она все еще оставляет открытой самую глубокую проблему из всех – изначальную цель создания Диаспара. Почему ваши люди склонны считать, что внешнего мира просто не существует? Вот вопрос, на который я хотел бы получить ответ.

– Я как раз и собираюсь на него ответить, – сказал Олвин. – Только не знаю – когда и как…

И так они спорили и мечтали, в то время как час за часом Семь Солнц расплывались в стороны, пока кольцо их не обрисовало внешние обводы этого странного туннеля ночи, в котором мчался корабль. Затем одна за другой наружные звезды исчезли на грани черноты, и наконец в центре экрана осталось только среднее солнце Семерки. Хотя корабль все еще пронизывал не его пространство, среднее светило уже сияло тем жемчужным огнем, который выделял его из всех остальных звезд. Яркость его увеличивалась с каждой минутой, пока наконец оно из точки не превратилось в крохотный жемчужный диск. И этот диск принялся увеличиваться в размерах.

Раздалось кратчайшее из кратких предупреждение: на какое-то мгновение в корабле завибрировала глубокая, колокольного тона нота. Олвин стиснул подлокотники кресла – движение это было достаточно бессмысленным.

И снова взорвались жизнью гигантские генераторы, и с внезапностью, которая почти ослепила, на небе появились все его звезды. Корабль снова выпал в пространство, снова появился во Вселенной солнц и планет, в естественном мире, где ничто не может двигаться быстрее света.

Они оказались уже внутри системы Семи Солнц – огромное кольцо разноцветных шаров теперь явно доминировало в черноте Космоса. Но разве можно было назвать это чернотой! Звезды, которые были им знакомы, все привычные созвездия куда-то пропали. А Млечный Путь теперь уже не рисовался слабой полоской тумана на одной стороне небосвода. Он гордо пролегал теперь в самом центре мироздания, и широкое его полотно делило Вселенную надвое.

Корабль все еще очень быстро двигался в направлении Центрального Солнца, а шесть остальных звезд системы были словно разноцветные маяки, расставленные кем-то по небу. Неподалеку от ближайшей из них просматривались крохотные искорки планет – должно быть, планеты эти были неимоверных размеров, если их было видно с такого расстояния.

Причина туманного, а потому и жемчужного свечения Центрального Солнца была теперь очевидна: гигантскую звезду окутывала газовая оболочка, она смягчала излучение и придавала ему характерный цвет. Глаз едва различал эту газовую туманность, и вся она была словно бы изломана, но как именно – невозможно было решить. Но оболочка была, и чем дольше на нее смотреть, тем протяженнее она представлялась.

– Ну, Олвин, у нас с тобой теперь достаточно миров, чтобы сделать выбор, – засмеялся Хилвар. – А может, ты нацелился исследовать их все?

– К счастью, в этом нет необходимости. Если мы только сможем где-то войти в контакт, то получим всю нужную нам информацию. Знаешь, логично, наверное, будет направиться к самой большой планете Центрального Солнца…

– Если только она не слишком уж велика. Я слышал, что некоторые планеты так огромны, что человек просто не может на них ступить – его собственный вес раздавит…

– Да навряд ли здесь есть что-нибудь подобное. Понимаешь, я уверен, что вся эта система полностью искусственная. Во всяком случае, мы же еще с орбиты сможем увидеть, есть ли на планете города и деревни.

Хилвар кивнул в сторону робота:

– Эта проблема решена. Проводник-то наш здесь ведь уже бывал… Он ведет нас домой, и мне хотелось бы узнать, о чем он в связи с этим думает.

Олвину это тоже пришло в голову. Но возможно ли, не бессмыслица ли, чтобы робот испытывал хоть что-нибудь, напоминающее человеческие чувства, пусть даже он и возвращался – после столь долгого отсутствия – к древнему дому своего хозяина?

Ни разу за все время с тех пор, как Центральный Компьютер снял блокировку, делавшую робота немым, машина не выказала ни малейшего признака эмоциональности. Робот отвечал на вопросы и повиновался командам, но истинное его «я» было для Олвина за семью печатями. А в том, что робот все-таки был личностью, Олвин был уверен. Иначе он не испытывал бы того туманного ощущения вины, которое охватывало его всякий раз, когда он вспоминал уловку, на которую попался робот.

Этот интеллект по-прежнему верил во все, чему научил его Мастер, хотя и видел, как тот «ставил» свои «чудеса» и лгал пастве. Странно, что эти неудобные факты не поколебали его преданности. По-видимому, он был способен – как и многие человеческие существа до него – примирять два противоречащих друг другу ряда фактов.