Город мастеров

Имя Надежда монголы произносят как Найдан, что означает «вечно живущая». А монголы здесь при том, что родилась Надя в Улан-Баторе, где в то время работали её родители, проникаясь культурой братской страны. Николай Константинович, художник-декоратор, преподавал в художественном училище, а Наталья Дайдаловна, одна из первых балерин Тувы, после рождения дочери оставила сцену и работала педагогом-балетмейстером. Когда командировка закончилась, переехали на родину отца, и полуторагодовалая Надя стала москвичкой. Ходила в детсад при «Шарикоподшипнике», пела в хоре, танцевала. Мама показывала несложные балетные па, дедушка немного учил играть на фортепьяно. Но больше всего она любила слушать сказки и рисовать. Ей было семь лет, когда отец в который раз читал любимую «Сказку о царе Салтане». За это время она успела набросать в альбомчике больше трех десятков скупых на детали, но занятных иллюстраций. Рисовала легко, играючи, давая волю воображению и фантазии. Ластиком не пользовалась, если что не нравится — комкает листок и выбрасывает. Ясно, что тут никаких альбомов не напасешься. К тому же в те времена с ними был некоторый напряг, но девочка готова была рисовать на чём угодно — в тетрадке, на обоях, на песке у Царицынских прудов, на снегу… Родители, конечно, заметили и оценили способности ребёнка. И тут же бросились изо всех сил развивать юное дарование? Ничего подобного. Отец не только не добавил к её рисункам ни штриха, но даже избегал критиковать, чтобы не давить авторитетом. Зато собирал и хранил рисунки, которыми дочка совсем не дорожила.

К восьми годам у неё было больше двухсот композиций на античные темы — гомеровские герои, подвиги Геракла… Когда исполнилось десять, начала ходить в изостудию дворца пионеров. Там её и заметил академик Ватагин, седобородый старец в тюбетейке. Но заметил не только незаурядные способности. Оказалось, что года учебы в студии вполне хватило, чтобы талант начал усредняться, а самобытность — исчезать, уступая место расхожим штампам. Ватагин поговорил с родителями («её не учить, а осторожно воспитывать надо. Берегите дар воображения»), и Надю из студии забрали. Вместо этого начались регулярные встречи с мастером. А рисовать её никто не заставлял, она занималась этим только в своё удовольствие. Приходила из школы и на полчасика брала в руки карандаш. Но зато эта забава стала ежедневной потребностью на всю жизнь.

Пробовала себя в разных техниках — акварель, пастель… Но всё — легко, с первого раза. «Рисовать? Да просто охота такая, забросить все и рисовать, рисовать, рисовать… Сколько хочешь и что хочешь. Когда начинаешь рисовать по заданию, всегда что-нибудь не так», — объясняла она. Ведь рисовать можно совсем другую жизнь. Скажем, одеть подружек в самые модные платья. Себя изобразить в джинсах, которые тогда только входили в моду, и в умопомрачительных очках, и чуть постарше, чем на самом деле, уже студенткой ВГИКа — Надя мечтала стать мультипликатором.

Так что же, спасибо природе за её щедрый дар? Кому повезло, тому остаётся, резвясь и играя, создавать шедевры, чтобы занять своё место на Олимпе? Нет, у великих свои проблемы. «С рисунками — кризис! Нет той прежней уверенности, точности, все выходят измождёнными, как из концлагеря» — Надины слова. Или: «Во многих вещах разочаровались. Надо как-то перестраиваться». И ещё обострилось чувство времени, словно включился какой-то счётчик. Ничего нельзя откладывать на потом. Рисунок — сразу набело, жить — сегодня, сейчас, не ожидая грядущих радостей: «…А день был такой чудесный. Отвратительно сознание, что теряю его с утра», «Как глупо прошло воскресенье»…

Всё-таки прав был Эдисон: ленивых гениев не бывает.

ЗА ПУШКИНА — ДВОЙКА

Она умела перевоплощаться в своих героев («Я живу жизнью тех, кого рисую»). В 14 лет начала работать над иллюстрациями к «Войне и миру» и за три года сделала более четырёхсот рисунков. А ещё были Шекспир и Рабле, Марк Твен и Лермонтов… всего около полусотни авторов. Но с Пушкиным у неё сложились совершенно особые отношения. Казалось, Надя знала до мелочей не только произведения поэта, но и его жизнь. Вот он с няней Ариной Родионовной в Летнем саду. Саше — полтора года. Навстречу им — сам император, причем один, без охраны — такие уж были времена. Но зато требования к протоколу были жёсткие. А няня, как на грех, забыла снять с малыша головной убор по случаю такой встречи. За что, конечно, и получила высочайший разнос.

Или вот Пушкин-лицеист. В его одежде некоторая странность — на нём лишь один сапог. Оказывается, он наказан, потому что в таком виде далеко не уйдёшь. А уйти, между прочим, хотелось к гусарам, которые несли тут службу, перемежая её вином, картами и бесконечными рассказами о своих победах на самых разных фронтах…