Город Перестановок

Мария по‑прежнему ощущала беспокойство, но ей не хотелось задерживать работы до тех пор, пока она получше не разберётся в тонкостях ламбертианской культуры.

— Ладно, — согласилась она. — Толчком послужила космология, но сейчас они ищут глубинные объяснения для своей химии. Есть какие‑то успехи?

Репетто вернул на экран карту планеты Ламберт, на которой значки, обозначавшие местонахождение групп теоретиков, сменились столбчатыми диаграммками в тех же местах.

— Это события танцев, поддерживавших разные субатомные модели, к которым приходили исследователи за последние пять лет. Несколько теорий кое‑что обещают и немного совершенствуются с каждым дополнением; у других групп результаты явно хаотичные. Пока никому не удалось создать ничего такого, что получилось бы достаточно широко распространить: эти танцы слишком короткоживущие, чтобы исследователи их запоминали.

У Марии снова поползли мурашки по коже. «Ложные сообщения умирают по дороге». Во всей этой эффективности, в безжалостной погоне за истиной было нечто леденящее. Или, может, всё дело в уязвлённой гордости: способность трактовать некоторые из самых тяжко доставшихся человечеству интеллектуальных достижений как нечто само собой разумеющееся — не самая привлекательная черта в иной цивилизации.

— Итак… — подытожила она, — ни одна команда пока не приблизилась к грани истины?

Репетто покачал головой.

— Пока нет. Но правила «Автоверсума» — простейшее объяснение тридцати двух атомов почти по любым критериям.

— Для нас простейшее. В окружении ламбертиан нет ничего, что побудило бы их мыслить в терминах клеточных автоматов.

— В их окружении нет ничего, что побудило бы их думать в терминах атомов, — заметила Земански.

— Пусть так, но древние греки додумались до атомов, но не изобрели квантовую механику.

Мария не могла представить, чтобы люди доиндустриальной эпохи могли придумать клеточный автомат даже в качестве математической абстракции, не говоря уже о гипотезе, что такой автомат может представлять собой вся вселенная. Космологические теории, изображающие вселенную в виде заводного механизма, появились с изобретением часов; компьютерные космологии — после создания материальных компьютеров.

Человеческая история, однако, явно не могла послужить путеводителем по ламбертианской науке. Здесь уже разработали ньютонову («заводную») модель планетной системы. Насекомым не требовались артефакты для указания пути. Мария поинтересовалась:

— Эта эстетика, определяющая приемлемость научных теорий… Вам удалось картировать её нервные структуры? Можете воспроизвести критерии?

— Да, — подтвердил Репетто. — И думаю, я знаю, о чём вы сейчас спросите.

— Так вы создали собственные версии теории клеточных автоматов для ламбертиан? Испытали их ламбертианской эстетикой?

Репетто скромно наклонил голову.

— Да. Конечно, мы не моделировали весь мозг — это было бы чрезвычайно неэтично. Но прогнали симуляции пробных танцев на нервных моделях ламбертиан, не обладавших сознанием.

«Модели ламбертиан, моделирующих „Автоверсум“».

— И как всё прошло?

Репетто поколебался.

— Пока результаты неоднозначные. Ни одна из сконструированных мною теорий не сработала, но дело сложное. Трудно сказать, формулирую ли я гипотезу именно так, как это сделали бы ламбертиане, и включил ли все значимые поведенческие тонкости в бессознательную модель.

— Но надежда есть?

— Трудно сказать.

Мария это обдумала.

— Правила «Автоверсума» сами по себе не дадут объяснения относительных концентраций элементов, а ведь это главная проблема, которую ламбертиане силятся разрешить. Что будет, если насекомые пройдут мимо идеи клеточных автоматов и выдвинут совершенно другую теорию, уводящую их в неверном направлении и тем не менее соответствующую всем данным? Знаю, всё остальное о своём мире они усвоили гораздо легче людей, но это ещё не делает их безупречными. И раз у них нет традиции обходить трудные вопросы, призывая на помощь руку творца, они могут оказаться способны соорудить некое объяснение как первичному облаку, так и свойствам элементов, даже не приблизившись при этом к истине. Такое ведь возможно?

Наступило неловкое молчание. Мария прикинула, не совершила ли она ужасную бестактность, предположив, что необходимые для контакта условия могут и не возникнуть. Хотя вряд ли она могла сказать что‑то такое, чего эти люди уже не обдумывали.

— Да, такое возможно, — просто ответил наконец Дарэм. — Значит, остаётся подождать и увидеть, куда заведёт ламбертиан их логика.

27. (Город в щелях)

Пир ощутил, как начинается изменение, и выключил станок. Он беспомощно оглядел мастерскую, выхватывая взглядом предмет за предметом, без которых не мог представить свою жизнь: шлифовальное кольцо, подставку с токарными резцами, банки с маслом, жестянки с лаком, штабель свежераспиленной древесины. Забросить эти предметы — хуже того, забросить любовь к ним — представлялось ему идеальной метафорой вымирания видов.