Город потерянных душ

Затем она задумалась о месте, в котором он вырос. Она никогда его не видела, но Джейс рассказывал ей о нем. Небольшой дом-коттедж, действительно… в долине, за пределами Аликанте. Там тихие ночи и небо, полное звезд. Скучает ли он по тем местам? Да и может ли испытывать подобные эмоции тот, в ком, по сути, нет ничего человеческого? Ей хотелось спросить его: Тебе еще не надоело лгать?

Жить там, где настоящий Себастьян Верлок жил и рос, пока ты его не прикончил? Гулять по этим улицам под его именем, зная, что где-то его оплакивает тетя? И что ты имеешь в виду, когда говоришь, что он не мог сопротивляться?

Его черные глаза задумчиво оценивали ее.

Она понимала, что он обладал чувством юмора; кроме того, в нем была жилка язвительного остроумия, что делало его иногда похожим на Джейса. Он улыбнулся.

— Пошли, — сказал он, руша её задумчивость. — В этом месте подают лучший в Париже горячий шоколад.

Клэри не была уверена в том, действительно ли она в первый раз в Париже или нет, однако, когда они заняли место, ей пришлось признать, что горячий шоколад был восхитителен. Они сидели за столиком, маленьким и деревянным, на старомодных стульях с высокими спинками — горячий шоколад готовили прямо за их столиком в голубом керамическом горшке, используя сливки, какао-пудру и сахар. Результатом был горячий шоколад настолько густой, что твоя ложка могла бы стоять в нем вертикально.

Они также заказали круассаны, которые макали прямо в шоколад.

— Ты знаешь, если ты хочешь ещё круассан, они принесут его, — сказал Себастьян, откинувшись на спинку стула. Они были здесь самыми молодыми людьми за десятки лет, заметила Клэри. — Ты набросилась на свой круассан, как волчица.

— Я просто проголодалась.

Она пожала плечами.

— Послушай, если ты хочешь поговорить со мной, говори. Убеди меня. — Он наклонился вперед, кладя локти на стол. Она вспомнила, глядя ему в глаза, что накануне заметила серебряные кольца вокруг радужной оболочки его глаз. — Я думал о том, что ты сказала прошлой ночью.

— Прошлой ночью я была не в себе. Я не помню, что я тебе говорила.

— Ты спросила меня, кому я принадлежу, — сказал Себастьян. Клэри застыла с чашкой горячего шоколада на полпути ко рту.

— Я действительно это спросила?

— Да. — Он внимательно изучал ее лицо. — И у меня нет ответа на твой вопрос.

Она опустила чашку, вдруг почувствовав себя не в своей тарелке.

— Тебе и не нужно кому-то принадлежать, — ответила она. — Это был риторический вопрос.

— Хорошо, тогда позволь мне тебя кое о чем спросить, — сказал Себастьян. — Думаешь, ты смогла бы меня простить? То есть, возможно ли получить прощение таким, как я?

— Я не знаю. — Клэри схватилась за угол стола. — Я… Я имею в виду, что не знаю многого о религиозной составляющей прощения, только о обыденном понимании этого слова. — Она сделала глубокий вдох, зная, что она лепечет. В настойчивом выражении темных глаз Себастьяна было нечто такое, что заставляло думать, что он ждет ответов на свои вопросы лишь от нее одной. — Я знаю, что человек должен своими поступками заслужить прощение. Должен измениться. Сознаться, раскаяться, компенсировать то, что он сделал.

— Компенсировать, — отозвался Себастьян эхом. — То есть загладить свою вину. — Она посмотрела вниз, на свою кружку. Те поступки, которые совершил Себастьян, нельзя было исправить… никак. — Ave atque Vale, — сказал Себастьян, глядя на свою кружку шоколада.

Клэри узнала в этих словах традиционное прощание Сумеречных охотников со своими умершими соратниками.

— Почему ты сказал это? Я не умираю.

— Ты знаешь, это из стихотворения, — сказал он. — Катулла. Frater, ave atque vale[7]. Он говорит о пепле, о заупокойных обрядах и о своей скорби по брату. В детстве я учил эту поэму, но тогда не чувствовал этого — ни его горя, ни утраты, я даже не задумывался о том, каково это — умереть, не имея никого, кто станет оплакивать тебя. — Он внезапно посмотрел на нее. — Как ты думаешь, если бы мы выросли вместе, это что-либо изменило бы? Ты бы любила меня?

Клэри обрадовалась, что вовремя поставила на стол кружку, иначе уронила бы ее.

Себастьян смотрел на нее без какой-либо застенчивости или неловкости, которая могла бы сопровождать такой странный вопрос, но так, как будто бы Клэри была представителем любопытной, иной формы жизни.

— Ну… — ответила она. — Ты мой брат. Я бы любила тебя. Мне бы… пришлось. — Он продолжал смотреть на неё все тем же пристальным взглядом. Клэри задумалась над тем, стоит ли ей задать ему такой же вопрос. Смог бы он в этой ситуации полюбить ее? Как сестру. Но у нее было ощущение, что он понятия не имел, что это значит. — Но Валентин не воспитывал меня, — ответила она. — На самом деле, я убила его.

И зачем она это сказала? Может быть, она хотела увидеть, что расстроила его своими словами. В конце концов, Джейс однажды сказал ей, что, возможно, Валентин был единственным, кто заботился о Себастьяне. Но он даже не побледнел.