Город счастливых роботов (авторский сборник)

– Я помню этого вашего художника! – рычал Пападакис. – Но я его помню не потому, что он хороший, а потому, что он плохой! Так не должно быть! Вам не кажется, Калиновски, что я запомнил по вашей милости слишком много плохих русских? Они должны вылетать через проходную головой вперед – и никогда не возвращаться назад! А вы покрываете их выходки, объясняя это каким-то моральным климатом! Это что за климат такой, в котором размножаются клоуны?!

– Ну, это такой… местный климат, – сказал Калиновски. – В Америке клоуны развлекают тебя, в России ты развлекаешь клоунов. Россия трудная страна для работы.

– Ваш клоун уволен! – заорал Пападакис. – Или я сделаю клоуна из вас!

– Это мой человек, – сказал Калиновски очень спокойно. – Он мне нужен. На этого мелкого гаденыша я поймаю крупного гада. Потерпите, босс, очень вас прошу.

– Мне надоели ваши шпионские игры! Почему я должен терпеть у себя под боком какой-то долбаный филиал долбаного гестапо?! – возмутился Пападакис.

В Америке Рой подал бы на него в суд за такое сравнение. В России он почувствовал себя польщенным. Сам того не желая, Калиновски обрусел, а русские уважали гестапо – кажется, там служил какой-то их национальный герой.

– Я действую только в интересах завода, – гордо заявил Рой.

– Вы хотите сказать, если в Америке директор командует заводом, то в России завод командует директором? – спросил Пападакис вкрадчиво и потянулся за пепельницей.

Дальше был крик, беготня, грохот мебели и едва ли не гонки на выживание. Калиновски вышел из кабинета директора весь потный и взъерошенный, но направился не к себе, а в «отдел культуры». И там сказал начальнику:

– Напоминаю: это мой человек. Что бы он сейчас ни выкинул, мы его сами не трогаем и другим не даем. Вы знаете почему.

И пиндосы оставили меня в покое.

А кадровик вызвал по собственной инициативе – в глаза мои честные посмотреть и убедиться, что странные вещи творятся на вверенной ему территории. Кому это надо – меня подставлять? Ну кому я нужен?

А главное – зачем?

* * *

Калиновски позвонил Кену и спросил:

– Ты готов?

– Не сегодня, – ответил Кен.

– Ну-ну, – сказал Калиновски. – Гляди. Так и останешься в мальчиках на побегушках. Конечно, если тебе это нравится…

Вполне прозрачная угроза, но Кен только хмыкнул.

– А ты уверен, что с твоей докладной все в порядке? – вдруг спросил Калиновски.

Кену стало горячо, а потом сразу холодно. На заводе не проверяли доносы, если их подавал менеджер на рабочего, – слово менеджера было правдой по умолчанию. А вот если один пиндос настучал на другого…

Если кто-то видел, как Кен ошивался у ящика для конкурсных конвертов… Видел, как он что-то бросил туда…

– А то есть инфа… – сказал Калиновски. – Сигнал есть…

И замолчал.

Будет слово против слова, думал Кен. Даже если видеозапись – наплевать. Случайно мимо проходил и рукой махнул. Надо все отрицать. Мне нечего бояться.

– Это единственный анонимный плакат, остальные подписаны, – сказал Калиновски.

И снова замолчал. Мол, сам думай, как выглядит твоя докладная в таком случае. Либо ты докажешь, что плакат нарисовал русский, либо… Кто тогда его нарисовал?

Кен понял: его взяли за жабры. Спастись можно только переведя стрелки. То есть надо соглашаться на очную ставку – и надеяться, что хороший человек Мишка будет хорошим человеком.

– Не сегодня, – повторил Кен с нажимом. – Мне надо подготовиться.

– Ну-ну, – сказал Калиновски. – Время, Кеннет, время… Ты не единственный менеджер в отделе, и не единственный молодой специалист на заводе, и вообще не единственный. Давай начистоту. Ты мне профессионально интересен. Из тебя получится отличный начальник отдела. Нам с тобой работать и работать. Я хочу, чтобы ты был моим человеком, Кеннет. Но ты не единственный. Желающих много. Думай. Думай быстро. А то ведь и я могу передумать.

Кен чуть не сломал телефон.

Он даже не влип, он утонул. Мутные воды сомкнулись над ним. Погружаясь, он смотрел вверх, а там плыли бутылки, пустые бутылки, которые никогда и никому не передадут месседж: все понятно, все понятно…

И тут я вышел от кадровика, плюхнулся в курилке на лавку, злой, как тысяча ситхов, и от всего сердца пообещал выкрасить цитрус в желтый цвет.

И Михалыч со мной вписался, не раздумывая ни секунды.

Для Джейн, которая стояла рядом, это был удар, равного которому она не получала с того дня, когда ей сказали, что солнечный мальчик Кен Маклелланд – сын подлеца и наверняка сам подлецом вырастет.

Я обломал ей всю драматургию, когда в сердцах ляпнул про желтый цитрус. В курилке было человек тридцать, и Джейн знала, кто тут дятел. Их здесь ошивалась целая стая. Вот почему Джейн, тоже в сердцах, назвала меня кретином. На двух хороших парней Мишек после смены поступило то ли шесть, то ли семь докладных только по линии «кадров», а сколько ушло в другие места – не сосчитаешь. Даже тим-лидер наш сподобился, зоофильская душа. Он решил, что нам уже все равно, ну и зачем упускать случай: вроде и не нагадил добрым людям, а плюсик заработал.