Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге

Корреспондент газеты «Русский инвалид» днем позже писал о том же: «Шли мужчины, женщины, девушки, даже дети, и все это спешило, боясь опоздать, все торопилось, а многие на ходу поправляли беспорядок своего туалета, другие доканчивали на улице завтрак, начатый дома на скорую руку. У некоторых женщин любопытство было так сильно, что, вероятно, не имея на кого оставить грудных детей, они несли их с собою, закутывая, по возможности, от резкого утреннего холода. На Петербургской стороне, т. е. по Большому проспекту, уже неслись экипажи, и, несмотря на ранний час, вы могли видеть изысканные дамские туалеты, хотя лица щеголих носили на себе отпечаток изнурения, что и весьма естественно, ибо, чтобы поспеть ранее семи часов к назначенному месту, особенно откуда-нибудь с дачи, надо было совсем не ложиться спать. Чем далее я подавался по Среднему проспекту, тем более густели массы, так что к Смоленскому полю стало уже трудно пробираться и пешком. Недалеко от дороги, оцепленной войсками, возвышался эшафот с позорным столбом и виселицей. Вся площадь была буквально занята народом, особенно густые массы теснились близ дороги, по которой ждали преступника. Все самомалейшие возвышения и крыши больших строений были усеяны зрителями. По всему пространству торчали столы, стулья, скамейки, одним словом, всевозможные подмостки, владельцы которых, пользуясь случаем, извлекали материальную выгоду».

Короткая ремарка про материальную выгоду: торговля стульями и скамейками была обязательной приметой петербургских казней той поры, что подтверждают и знакомые читателю воспоминания Владимира Константиновича Гейнса. Читатель еще встретит в этой книге представителей городского дна, оживленно предлагающих «чистой публике» возможность за небольшую плату арендовать возвышение и насладиться увлекательным зрелищем. И не всегда за услуги просились скромнейшие 10 копеек: в иных случаях такса могла доходить и до 10 рублей.

Были в тот день на Смоленском поле и гости иностранные: «североамериканцы с той эскадры, которая была тогда в Кронштадте», стоявшие «кучкою» у самого эшафота. То были члены экипажа мореходного монитора Miantonomoh и парохода Augusta, доставивших в Россию чрезвычайное посольство Соединенных Штатов во главе с Густавом Фоксом. Заокеанским гостям, надо думать, зрелище публичной смертной казни особой дикостью не казалось: совсем недавно, год-другой назад, там повесили сразу нескольких участников заговора против президента Линкольна, в том числе и женщину, и это была не единственная виселица, сооруженная тогда на территории Штатов.

…Петербургские власти заранее поняли, что стечение народа на казнь Каракозова будет исключительное, а потому и меры безопасности приняли особые. Сохранился обширный документ за подписью петербургского обер-полицеймейстера Федора Федоровича Трепова, регламентировавший охрану порядка в тот день. К пяти часам утра позиции на Смоленском поле должны были занять не только полицейские офицеры с городовыми, но и части воинские: две роты «для конвоя преступника из крепости», два батальона гвардейской пехоты «для составления каре вокруг эшафота», четыре роты гвардейской пехоты и один эскадрон лейб-гвардии казачьего дивизиона «для содействия полиции на Смоленском поле близ места приговора».

Отдельное внимание Трепов уделил пути следования позорной колесницы: вдоль него также стояли войска, призванные сдерживать толпу. Попутно обер-полицеймейстер предписал, «чтобы во все время отсутствия полиции в наряд дворники находились у ворот своих домов, во избежание беспорядков».

Беспорядков в тот день, кажется, и вправду не случилось.

Прибытие Каракозова на Смоленское поле описал в своих мемуарах еще один свидетель казни, чиновник особых поручений при министре внутренних дел Александр Семенович Харламов: «Отряд конных жандармов окружал колесницу. На груди у Каракозова была прикреплена дощечка с надписью: «Цареубийца».

Колесница въехала в каре, и Каракозова сняли на землю. Он был одет в арестантский серый халат и такую же серую шапку. Лицо его было болезненно-бледно, глаза блуждали. Руки у него не были связаны.

Его взвели на эшафот и поставили под петлею. Войска опять взяли на караул, и началось чтение приговора, осуждавшего Каракозова на смерть чрез повешение».

Еще одним очевидцем казни был Яков Григорьевич Есипович, будущий сенатор, а тогда действительный статский советник и секретарь Верховного Уголовного суда, выносившего Каракозову приговор. Ему пришлось зачитывать этот приговор с эшафота: миссия сколь ответственная, столь же и гнетущая. Сам Есипович отмечал в своих воспоминаниях: «Мне говорили после, что, читая приговор, я был очень бледен; думаю, было от чего».

Следом за секретарем суда на эшафот взошел протоиерей Василий Петрович Полисадов: он прочитал над преступником отходную и дал ему поцеловать крест. Яков Есипович описывает и один из тягостных моментов этой казни: «Палачи стали надевать на него саван, который совсем закрывал ему голову, но они не сумели этого сделать, как следует, ибо не вложили рук его в рукава.