Город, в котором солнце светит только ночью

– Какой от меня толк теперь? Я очень давно здесь родился, здесь и умру. А от вас сейчас какой толк? – Сергеич посмотрел на нас, а затем сам ответил на свой вопрос. – От вас тоже сейчас никакого толка нет. С “пукалками” против тяжелой техники вам ничего не сделать. Вы сюда придете, но позже, когда сможете не одной доблестью с голой жопой против ракет воевать, а так, чтобы враг в страхе бежал и желание воевать с нами у него ближайшие лет двести не возникало. Так всегда у нас: сначала нас бьют, а потом мы их. Только учиться для этого надо, а не на Бога надеяться. Бог он ведь возможность дает, а мы вольны этой возможностью воспользоваться или нет.

– Господь разве не всем управляет от начала и до конца, как нас учили? – Мне просто стало интересно, что Сергеич ответит на это.

– Всем, – покивал он головой в ответ, – но и наша воля есть. Господь просто знает, что случится дальше при том или ином нашем выборе, но выбор все равно за нами. Ангелы-хранители борются с чертями всякими за наши души, вот мы и выбираем тот или иной путь. А черти – это, кстати, а может и некстати, наши неправедно жившие предки. Поэтому борьба все время идет промеж наших бабушек-дедушек, а не каких-то абстрактных ангелов-чертей. Правда, по-старинке удобнее все именовать, привычнее как-то.

– Уже лет сто это называется генетикой, – с усмешкой констатировал я.

– Зря смеешься, Михаил. Генетика влияет изнутри, черти и ангелы снаружи, а объект влияния – душа. Вот так все в жизни и происходит. Только ваша наука пока еще не доказала существование души, а умные люди две тысячи лет минимум об этом знают. Не гены борются, а души.

– А ты, Сергеич, кем станешь ангелом или чертом?

– Когда принял в душу истину, так больше старался не грешить.

– То есть в ангелы метишь? А ведь это ересь, Сергеич, ну если души предков чертями называть.

– Херня это все, – вдруг сказал, как отрезал, Санек. – Жизнь – есть сила. Нет жизни – нет силы. Нет силы – нет жизни. Все, привет семье. Родился я здоровым и сильным, значит Бог мне помогает, и дальше будет помогать, раз я за святое дело сражаюсь.

– За святое ли? Граница не промеж людей проложена, а внутри каждого. Убивать другого человека, разве это правильно?

– Нас убивают, и мы убиваем.

– Оно конечно так. Эта война на истребление, здесь себя отстоять надо обязательно. Да я и сам вас только что учил этому. Забыл. Совсем старый стал, – констатировал Сергеич. Он немного помолчал а потом неожиданно спросил меня, – ты думаешь почему у нас на гербе двуглавый орел?

– Ну, одна голова смотрит на запад, другая на восток, великая империя была, – повторил я заученную истину.

– Неправильно. Просто наша душа и разум смотрят в разных направлениях, у нас всегда все на разрыв, – загадочно заключил Сергеич.

У меня пришел вызов от Воронина. После артподготовки моджахеды не пошли в наступление как мы ожидали, а отошли, видимо решив сэкономить на технике и взять нас измором. Воронин приказал вернуться в школу на отдых. Сергеичу мы сказали, что нам пора уходить.

– Сергеич, пошли с нами, дня через два пойдем на север на прорыв к нашим, – предложил я ему.

– Спасибо, ребятушки, но я же вам говорил, что стар уже от смерти бегать, а вот вам доброго пути, – перекрестив нас, он закрыл глаза и застыл, как будто уже умер.

XII

После взрыва меня слегка контузило. Я почувствовал, как дернулся отец, прикрывающий меня своим телом. Когда обстрел закончился, я начал двигаться, чтобы попробовать подняться. Отец тоже зашевелился, и с едва слышимым стоном отвалился на левый бок. Я приподнялся на локте и ощупал его спину. Правое плечо мокрое и тепловатое от крови, костляво топорщилось на ощупь. Не знаю почему, но ощущение у меня сложилось именно такое. Никогда раньше мне не приходило чувство окончательной уверенности в чем-то. Нет, бывало пару раз в детстве, когда я понимал, что мне сегодня, именно на этот День рождения не получить гироскутер своей мечты. Повинуясь какой-то неведомой силе, я просыпался рано, до того как мама с папой тихо войдут в мою комнату с подарком, и точно зная, что гироскутер, который я выпрашивал месяца два, родители мне не подарят, но не потому, что они этого не хотят, а просто потому, что у них нет на это денег, я лежал и ждал их прихода. Несмотря на его разговоры, уверенность в том, что мы с отцом видимся в последний раз была абсолютной и нерушимой. Лихорадочность, с которой я стал обшаривать свои карманы в поисках индивидуального пакета первой помощи, была следствием растерянности. Я совершенно не понимал, как мне жить дальше, когда отца через несколько минут или часов не станет. Уже обстрелянный, повидавший смерть, я чувствовал себя маленьким ребенком, которого оставляют одного неизвестно где и неизвестно насколько. Несмотря на темноту, мне удалось увидеть глаза отца. Кроме боли, в них проскользнула, как мне показалось, тоска, но тут же исчезла. Взгляд его, как и голос был твердым и уверенным.