Город заката

Теперь внимание. После получения похоронок Митрофан Иванович кладет в вещмешок краюху хлеба и отправляется по оккупированным территориям в свою родную Козиевку. Время в пути — три месяца. Двигается в основном ночью, днем отлеживается в подходящем или не слишком подходящем убежище. В степи калмыцкой. В лесу под Пятигорском, засыпав себя листьями. Сплетает из лыка сиденья, которые перед ночевкой навязывает между ветвей… В Козиевке он поселяется в землянке близ избы лесника. С помощью сбереженных еще с царских времен золотых червонцев обзаводится козами и коровой. Вскоре налаживает связь с партизанским отрядом: сообщает разведывательные сведения, поставляет молочные продукты и регулярно принимает участие в партизанских акциях. Причем после каждой операции он берет у командира отряда записку, которая содержит точное описание его функции в данной вылазке. Однажды прадеду довелось спасти партизана, которого немцы привязали к дереву над муравейником.

После войны прадеда арестовали как человека, самовольно покинувшего место поселения. Спасли тетрадные листы с расписками командиров двух партизанских отрядов. Три месяца длилось расследование, и прадеда отпустили. До самой смерти в 1964 году он жил в Козиевке, потихоньку восстанавливал общину, держал коз и занимался садоводством; был знаменит тем, что прекрасно умел прививать деревья, селекционировать.

Я был в позапрошлом году в Козиевке, расположенной, кстати, неподалеку от Сковородиновки, места жительства Григория Сковороды. Прадеда там помнят как доброго, отзывчивого человека. Сама Козиевка — невероятной красоты село, погруженное в живописный ландшафт и окруженное реликтовыми лесами. Такого леса — одновременно дремучего и светлого, — где господствуют дуб и вяз, я никогда не видел. Старики показали мне место, где стоял дом прадеда (есть фотография: он сидит за столом и с помощью лупы пересчитывает зернышки в маковой коробочке, а за его спиной на соломенную крышу мазанки взбирается проказливая коза). За домом открывается живописная котловина выпаса, дальше идет каскад прудов — ставки. Умер прадед от сердечного приступа по дороге домой, ведя своих коз как раз из этой луговой ложбины. Умер в покое, я уверен — как уверен и в том, что он знал: в свой послужной список он может внести и факт спасения своего правнука, добавив меня сразу после того партизана, которого едва живого отвязал от ствола дерева, погруженного в муравейник.

ЗАБВЕНИЕ КАК ИСТОК

Пристальное вглядывание в свои семейные корни порой завораживает не только благодаря тому, что при этом происходит пополнение твоего собственного экзистенциального опыта. Иногда вглядывание в генетические и исторические потемки может быть вознаграждено пониманием того, как забвение может стать источником света.

Мой прадед Иосиф Лазаревич Розенбаум родился в 1888 году в Баку. Как его семья оказалась на Апшероне — неизвестно. Известно, что жена Иосифа, Генриетта Эпштейн, родилась на Ставрополе, выросла в Таганроге и в 1914 году родила ему дочь Цецилию. Произошло это в Ленкорани — одном из южных городов Российской империи у самой границы с Персией.

Вместе с двумя братьями Иосиф Розенбаум открыл в Баку часовую и ювелирную мастерскую. Бизнес был успешен, пришла пора его расширять, и братья делегировали Иосифа в Ленкорань организовывать филиал.

Апшеронский полуостров находился вне черты оседлости, однако входил в зону экономического развития империи, и евреи на определенных условиях могли здесь селиться.

Думаю, прежде всего сыграло роль то, что это был край империи, очень отдаленный от центра. Формула для лучшего местожительства в империи — в провинции у моря — работала еще задолго до ее, формулы, появления. Вдобавок с конца XIX века на Апшероне имела место экстраординарная деловая активность, связанная с освоением первого в мире нефтяного клондайка. Лучшие инженеры и управленцы, новейшая техника и технологии — все самые последние достижения инженерной цивилизации стекались сюда со всей планеты и обеспечивали исходящий в мировую экономику поток нефти. Я своими глазами в середине восьмидесятых годов XX века видел на Апшероне клеймо «Nobel Brothers, 1894» — на прокатном стане, на который по валикам выскальзывали из горнила полуторатонные, раскаленные добела слитки, превращавшиеся в другом конце цеха в бесшовные трубы.