Городим огород в ладу с природой

«— Ты, говорит, нюча (русский), чего это делать задумал?

— Ну, мол, известно чего: землю пашу. Значит, я ей говорю по–своему, по–русски, а старик якут переводит.

— Не моги, говорит, ты этого делать. Землю, говорит, мы тебе отвели для божьего дела: коси, что бог сам на ней уродит, а портить не моги.

— Это, я говорю, вы вполне неправильно объясняете, потому как Бог велел трудиться.

— Трудись, говорит. Мы тоже, говорит, без труда не живём. Когда уже так, то согласнее мы тебе дать корову и другую с бычком, значит, для разводу. Коси сено, корми скотину, пользовайся молоком и говядиной. Только греха, говорит, у нас этого не заводи.

— Какой грех? — говорю.

— Как же, говорит, не грех? Бог, говорит, положил так, что на тебе, например, сверху кожа, а под ней кровь. Так ли?

— Так, мол, это правильно.

— Ежели тебе кожу снять да в нутро положить, а внутренность, например, обернуть наружу, ты что скажешь? А ты, говорит, что над землёй – то делаешь? Вы, говорит, руськие люди, больно хитры, — бога не боитесь… бог, значит, положил так, что трава растёт кверху, чёрная земля внизу и коренье в земле. А вы, говорит, божье дело навыворот произвели: коренье кверху, траву закапываете. Земля–те изболит, травы родить нам не станет, как будем жить?

Признаться, вступило в меня в ту пору маленько, потому досада. Сердце загорелось, главное дело, что ответить не могу. Потолкал кое–кого порядочно, даром что много их было. Ну, порастолкал, ушёл. Ну, правду скажу: ночь без малого всю не спал: только задремишь, — почудится что–нибудь… будто крадётся кто… Ну, ободняло, выкатилось солнушко, встал я, помолился, лошадь напоил в озере, запрёг. Выезжаю из–за лесу, к пашенке… Что, мол, за притча: пашни–то, братцы, моей как не бывало.

Сотворил я крестное знамение, подъезжаю всё–таки поближе… Что ж ты думаешь: она, значит, бабища эта, ночью народ со всего наслега сбила… Я сплю, ничего не чаю, а они, погань, до зари над моей полоской хлопочут: все борозды как есть дочиста руками назад повернули: травой, понимаешь ты, кверху, а кореньем книзу. Издали–то как быть луговина. Примята только».

Владимир Галактионович прямо не говорит о своём отношении к пахоте. Но художник на то и художник, чтобы не говорить в лоб. А ёмкие образы «кожу снять да в нутро положить, а внутренность обернуть наружу» и «все борозды как есть дочиста руками назад повернули» ясно говорят, что на рубеже тех веков у И. Е. Овсинского был однодумец–современник.