Горой

       Через четверть часа показался длинный мыс, на котором высыпала бойкая деревнюшка дворов в двадцать. Она известна под именем Зайчиков {Зайчик -- вымышленное название: между Кыной и Межевой Уткой такого бойца нет, как нет и деревни.} и получила свое название от страшнаго бойца, который стоит немного повыше деревни. Еще подезжая к деревне, издали можно видеть верхушку большой известковой скалы; она стоит в крутой излучине, в самом прибое, и весной здесь ежегодно бьются барки. Этот боец пользуется громадной известностью у бурлаков; "игристый камешек этот Зайчик веселенький"...

       Странно то, что этот боец создал деревню. Нужно кому-нибудь вытаскивать убитыя барки, перегружать металлы и разный другой груз,-- вот и выросла целая деревушка. Страшный боец каждый год давал работу на целое лето.

       Вид деревни, как вообще всех чусовских поселков, не особенно привлекателен, и первое, что бросается в глаза, это -- необыкновенная близость леса. Некоторыя избы стоят почти совсем в лесу. По линии берега попадается несколько покосов, есть даже пашня -- и только. Скотина пасется в лесу. Избы разставлены без всякаго порядка; постройка хорошая, благо лесу не занимать стать. Правый берег гористый; левый, где выдался мыс, отлогий, и только вдали синеется горный скалистый гребень. Вообще место неприветливое и дикое. Жители -- раскольники безпоповщинскаго толка, или, как говорят на Урале, кержаки.

       -- Пустая деревня-то, все на работе,-- обясняла Параха, когда наша лодка ткнулась носом в песчаный берег.

       -- Под бойцом?

       -- Под ним под самым. Вон, видишь, черныя кучи на берегу,-- это все мокрая пшеница навалена. Около нея страсть сколько народу бьется...

       -- Ну что, устала?..

       -- Не то чтобы больно пристала, а только плечо ломит да поясница отниматься начала.

       Параха улыбнулась, показав свои белые зубы. По уговору она обязалась доставить меня в Зайчики и теперь, поздравляла с привалом, как это делают все бурлаки. Взвалив мои пожитки на плечо, она зашагала к большой пятистенной избе, из ворот которой бросилось на нас штук пять собак.

       -- Пропасти на вас нет...-- ругалась Параха, отмахиваясь от собак моим чемоданом.-- Эй, кто дома жив человек есть!.. Сосипатр-то дома?..

       Из глубины темнаго двора, крытаго на раскольничий манер глухой крышей, послышался сначала старческий кашель, а потом несвязное бормотанье. Это и был Сосипатр, лысый, сгорбленный старик, едва тащивший свои кривыя ноги. Он посмотрел на нас из-под руки, как смотрят против солнца, и заговорил:

       -- Это никак ты, Параха... и с барином, надо полагать.

       -- В лесу нашла да вот привезла тебе показать: может, поглянется, а не поглянется -- вези дальше.

       -- Куда везти-то?..

       -- На пристань, на Межевую Утку.

       -- Коней-то нет дома... в пасеве гуляют.

       -- Пошлешь за коням,-- решила Параха.

       -- А кто повезет?-- спрашивал старик, продолжая разглядывать нас из-под руки.

       -- Сам повезешь... недалеко.

       -- Это на вершной-то?.. Востра больно! Из Деменевой везла барина-то?..

       -- Из Деменевой... Да ты что нас в избу-то не зовешь, дедка?.. Барин поись хочет и чайку испить... Пров-то Михайлыч, видно, у тебя проживает?

       -- Видно, у меня... Ну, заходите, им, в избу. Спит Пров-то Михайлыч...

       Мы вошли в темный двор, поднялись по крылечку и очутились наконец в избе, где на лавке спал Пров Михайлыч, а напротив сидела какая-то молоденькая девушка в ярком кумачном сарафане.

       -- Это ты, Лукерья?-- удивилась Параха, складывая мое имущество на лавку.

       Лукерья ничего не ответила, а только указала глазами на громадную фигуру Прова Михайлыча, лежавшаго на лавке под окном.

       -- Да ведь он, сказывали, прогнал тебя?-- шопотом говорила Параха, здороваясь.

       -- Сперва прогнал, а потом опять вытребовал,-- шопотом ответила Лукерья, искоса взглядывая на меня.-- Замаялась я с ним, Паранюшка.!

       -- Легкое место сказать: вот какое дерево... Вот что, Лукерьюшка, спроворь барину моему самоварчик. Я говорила Сосипатру, да ведь он забудет. Есть самовар-то у вас?..

       -- Как же, есть... У Прова Михайлыча свой есть. Я сама поставлю, скорее дело-то будет.

       Когда Лукерья вышла из избы, Параха сообщила шопотом, что эта Лукерья и есть "главная причина" всему делу.

       -- Какому делу?

       -- Ну, убившия барки, значит... от нея все горе Прову-то Михайлычу. Вот ужо поедете, так Сосипатр дорогой-то все обскажет...

       Пока старик ходил в лес за лошадьми и пока Лукерья ставила самовар, я пошел размять ноги. Деревня вся точно вымерла, и только оставались одне собаки. Все были около убитых барок. Я пошел по берегу к бойцу. Большия темныя кучи, на которыя указывала давеча Параха, оказались целыми валами из куч с пшеницей. Несколько куч были из чистаго зерна, которое "горело" на солнце. Ближе можно было уже слышать прогорклый запах зерна.