Горсть патронов и немного везения

В восемь часов двадцать минут по московскому времени в аэропорту Шереметьево-2 совершил посадку самолет авиакомпании «Эр Франс» из Парижа. Двести пятьдесят пассажиров, довольных перелетом на борту комфортабельного авиалайнера, поочередно благодаря симпатичных бортпроводниц, ступали на трап в предвкушении встречи с уже обновленной, но все еще загадочной Россией.

Последней вышла женщина лет тридцати пяти (если вообще уместно говорить о возрасте женщины, когда речь не идет о милицейском протоколе), с глубокими темными глазами и правильными чертами лица, ладно сложенная и одетая не крикливо, но модно и аккуратно в высшей степени. Ее взгляд, длинные нервные пальцы пианистки, поступь — все в ней, весь ее облик выражал настороженность, граничившую со страхом.

Женщину звали Валерией Брониславовной Тур-Тубельской. Лишь недавно она получила французское подданство, а еще четыре года тому проживала на территории бывшего Союза ССР — именно так: на территории вообще, а не где-то конкретно, ибо, пережив горячо любимых людей — мужа Германа, предательски убитого в Афганистане в последний день войны, и его друга генерала Хоботова, — находила утешение в непрерывных гастрольных поездках и ни к какому месту не привязывалась, впрочем, как и к людям тоже.

Некоторое время после эмиграции ей казалось, что Франция вполне может стать ее второй родиной, несмотря на финансовые и жилищные затруднения, безнадежный поиск работы по специальности и неприкаянность, какую, должно быть, испытывают все решившиеся изменить образ жизни в не самом молодом возрасте. Заработка уборщицы в парижской библиотеке имени Тургенева едва хватало на оплату чердачной конуры на улице Сен-Жан, где она коротала одиночество. Не откликнись тогда Женя Столетник на ее письмо (этот бесшабашный, отчаянный, «простой, как желудь» и вместе с тем, как никто, способный чувствовать чужую боль и принимать ее на себя молодой человек неопределенных занятий, вломившийся через балконную дверь к ней в номер в киевской гостинице с чемоданом «красной ртути») — как знать, что было бы с ней теперь.

И вот когда души двух одиноких, живущих разными проблемами и в разных странах людей слились воедино (трудно сказать, была ли это любовь, но уж и расчета никакого в таком браке быть не могло), телефонный разговор заставил Валерию вновь задуматься над своим образом жизни. Не гневный, скорее надрывный, монолог мужа, никогда прежде не позволявшего себе разговаривать с ней таким отчаянным, категоричным тоном, а потом — долгое молчание, словно он исчез, ушел из ее жизни и даже из жизни вообще, были зовом на помощь и требовали с ее стороны решительных действий.

Валерия миновала пункт таможенного контроля. Таможенник недоуменно посмотрел в полупустую сумку и по одному взгляду пассажирки понял, что личный досмотр ничего не даст.

— Цель вашего прилета, мадам? — справился по-французски.

— К мужу, — коротко ответила она.

Ладный, отточенный, европейский порядок в залах ожидания; приветливые лица людей, яркие одежды, сервис, сервис, сервис и действительно, по сравнению с парижскими, приемлемые цены — почти так же, как в Орли.

— Куда изволите ехать, мадам?..

— Позвольте вашу сумку, мадам?..

— Желаете гостиницу, мадам?..

«Неужели все то, о чем он рассказал, правда? — недоумевала Валерия, выйдя на самую середину площади перед аэровокзалом и озираясь с восторженным любопытством. — И нет больше пиетета перед залетными интуристами? И нет «медвежьих углов» и комплекса, связанного с закрытыми границами и бесконечным, беспощадным контролем — в творчестве, в поведении, в скудных средствах к существованию?.. Неужели… за четыре года?..»

Странное, диковинное превращение Москвы из «красной» в европейскую столицу, удивительная даже по сравнению с Парижем ухоженность улиц, неназойливый и, на первый взгляд, не сковывающий свобод порядок во всем… Где же та серая масса опечаленных, озабоченных неопределенностью и потрясениями людей, провожавшая ее совсем еще недавно?.. Где эти авоськи, торбы, толпы ревущих в поисках пропитания провинциалов, осаждавших подмосковные электрички?.. Где бесконечные колонны «канареек», серых автобусов ОМОНа, лозунги, плакаты, грязь, грязь, грязь?.. Английские, французские, немецкие, итальянские, русские вывески, красочная реклама, свет и тепло православных куполов, комфорт…

— Что с вами, мадам? Вы плачете?..

Она не сразу поняла, что вопрос таксиста обращен к ней.

— А?.. Нет, нет… Все в порядке. Просто… — улыбнулась, смахнув платочком слезу, — просто я очень давно не была в России.

— Понимаю. И как давно?

— Целую вечность.

Миновали Ленинградское шоссе, а потом и Ленинградский проспект. Отреставрированный, вылизанный, удивительный центр русской столицы, переполненный маркетами, офисами, запруженные супердорогими иномарками Тверская-Ямская, Чеховская, Пушкинская…

— Будьте любезны… я хочу зайти в Елисеевский.