Горсть патронов и немного везения

На слух я различал звон посуды, тарахтение судового двигателя, чье-то чавканье и бульканье наливаемого в тонкостенные фужеры белого кахетинского. Мне было плевать на все, что не связано с кулинарией: я страстно хотел есть! Я никогда еще так не хотел есть, отчего и проснулся. Или очнулся, все равно. Главное, я пришел в себя от чувства голода.

Хлопнула дверь, и в помещении запахло печеными крабами, салатом из трески с хреном, майонезом из кеты и чихиртмой или шурпой, не разобрал, но, во всяком случае, готов был съесть даже тресковую печень в ореховом соусе с гарниром из сорго (на что еще несколько часов назад не стал бы и смотреть).

Судя по сосредоточенному чавканью и гробовому молчанию, собравшиеся за столом люди занимались поглощением пищи. Слезы мои высохли или вытекли, и мало-помалу я стал различать свет и тень, а потом и очертания — комнаты, стола, людей. Они сидели за столом, накрытым белой-белой скатертью, пили и ели, глядя на меня, как в экран телевизора, по которому показывают эротический фильм.

— Е-есть!.. — пошевелил я пересохшими от жажды и похудевшими от голода губами. — Е-есть!..

Никто не бросился ко мне с подносом и не предложил белого кахетинского, не заткнул мне требовательный рот ломтиком холодной телятины, лангетом или бараньей ногой: мне даже мадеры не предложили!

— Е-е-е-сть!! — собрав последние силы, рванулся я к столу, но не тут-то было: руки мои оказались заведенными за спинку стула и связанными, и я грохнулся вместе со слулом на вибрирующий пол.

— Вот теперь очухался, — сказал другой, но такой же незнакомый мне голос, и тут все стали смеяться, галдеть, наперебой обсуждая мою внешность, смеясь над мольбой, срывавшейся с моих уст пароходным гудком:

— Ну хотя бы кусочек чего-нибу-у-у-у-удь!!!

Два дюжих охранника вернули меня в сидячее положение. По мере того как прояснялся мой взор и я начинал различать яства на столе, подступала истерика. Я готов был в рукопашном бою отвоевать стаканчик мускатного или ложку икры, крылышко бекаса или пирожок с вязигой, голой рукой схватить с жаровни пригоршню жареных грибов с луком, сожрать банку исландской сельди вместе с банкой, но меня привязали к стулу, а кроме того, я обессилел и был на грани безумия.

Я нечего не мог сделать, даже родину продать за кусок бифштекса из быка с яйцами, потому что родину продали уже до меня, вместе со всеми ее секретами и бифштексами — вот этим троглодитам, получавшим патологическое наслаждение от того, что в моих резервуарах кончались запасы природной влаги.

Я закрыл глаза и сделал все, чтобы не думать о еде, но организм не слушался — пожирал, впитывая, всасывал запахи сациви из птицы, заливного поросенка, устриц, миног в горчичном соусе, мидий в майонезе и «Бенедиктина».

Я потерял сознание. А когда очнулся, пахло уже вишневым киселем, шоколадным кремом, кофе, трубочками со сливками и «Майским» чаем.

— Дайте! Мне! Есть! — крикнул я.

На мгновение все смолкло — чавканье, голоса, стук вилок, ложек, бульканье «Шато-Икем», и уже знакомый голос произнес:

— Живучий, падла! Три перемены продержался — от гуся до десерта.

— Налить ему?

— Налей! — крикнул я. — Налей, садюга, чего-нибу-у-у-у-дь!

— Налей, — приказал распорядитель бала сатаны.

Мне налили воды из-под крана в граненый стакан, который я хотел откусить, но не смог и едва не сломал зубы.

А троглодиты смеялись, кричали хором, тыкали в меня вилками. Вода окончательно привела меня в чувство, пополнив запасы слюны и слез, глаза увлажнились, и боль в затылке стала ощутимо стихать, и теперь я стал видеть и слышать все отчетливо, и память стала возвращаться ко мне. Нужно было причесать взлохмаченные стрессом мысли, и я взял тайм-аут, изобразив обморок.

— Чего ты ему налил, идиот?

— Как — чего? Водки, разумеется.

— Загнется раньше времени!

— Если он от меллапантина не загнулся, то от водки не загнется и подавно.

Из этого трепа в общем гуле голосов я понял, что мне сделали какую-то инъекцию, возбуждающую аппетит. А теперь дали водки, которую я принял за воду. Не понял только, зачем им все это нужно. Неужели вид голодного человека может доставить кому-то удовольствие?

Наверно, может. Хлеб и зрелища — самый ходовой товар. Человечество доразвивалось до того, что алчущие и нищие стали заменять актеров. Разве упитанные мира сего, выходя из «Роллс-Ройсов», «Мерседесов» и «Волг», не получают удовольствия от созерцания наших нищих стариков, старух, детей, беженцев, инвалидов, голодных шахтеров, безработных ученых, бездомных офицеров и прочих, прочих, кому несть числа, кому ни о чем не говорят цифры «миллион», «миллиард», «два миллиарда», «три миллиарда», которые они переводят на свои счета, недоплачивая поэтам, ученым, врачам, рабочим, отключая в регионах свет, проводя слишком уж откровенную политику геноцида против своего народа — терпеливого, молчаливого, но до той поры, пока никому не пришло в голову наколоть всех меллапантином и не привязывать к стульям.

Мне стало легче, как только я почувствовал себя подданным моего изголодавшегося народа, я открыл глаза и поднял голову.