Горсть света. Роман-хроника. Части 1 и 2

При высадке пассажиров на береговой причал пароходная прислуга — стюард, две горничные, официанты из классных салонов и даже часть подвахтенных матросов выстроились перед судовым трапом, низко кланяясь и претендуя на доброхотные даяния. Валентин Кестнер заранее шепнул Кате об этих феодальных пережитках в островной империи и предусмотрительно запасся, да и Катю снабдил, мелкой монетой. Поэтому проводы с «Такара-мару» обошлись им недорого. Напротив же, чета Адамович, застигнутая врасплох, совала направо и налево бумажные банкноты, хоть и некрупного достоинства, но в изрядном количестве! Буквально заслонившие им дорогу пароходные служащие удостоили их за это княжеского титулования. Потом оказалось, по словам Валентина, что название судна означает «Сокровище».

— И впрямь, черт подери, настоящее сокровище! — ворчал русский генерал, сходя на японскую землю.

Порт и городок встретили вновь прибывших скупыми огнями. Тем не менее, Катю, как всякого непривычного иностранца, поразила толпа рикш, предлагавшая свои услуги на площади, примыкавшей к порту. Легкие тележки рикш, рассчитанные на одного седока, выглядели довольно заманчиво (высокие, велосипедного типа колеса, удобное сиденье с подножкой), если бы не... живой, худощавый, измученного вида человек в упряжи! Поэтому обе русские четы предпочли на первый раз автомобиль «Форд», чтобы доставить чемоданы и собственные персоны на железнодорожную станцию.

Поезд на Токио отходил через час, шофер взял иностранцам билеты в какой-то особый туристический вагон. Большого смысла это не имело — в ночной темноте обещанные рекламой пейзажи были все равно невидимы, но японец-шофер заверил приезжих, что уже на рассвете их ждет необыкновенное зрелище далекого Фудзи-сан в розовых лучах зари. А это видит не каждый турист!

Фудзи-сан или, почтительно, «Господин Фудзи» — более привычное для японцев наименование знаменитого потухшего вулкана, священной горы, известной европейцам из учебников географии под названием «Фудзияма».

«Туристический вагон» оказался в самом хвосте состава и несколько походил на оранжерею или теплицу, почти сплошь стеклянную. Даже звездное небо приоткрывалось едущим. Разместились удобно, в четырех мягких креслах, лицом друг к другу. Локомотив плавно взял с места и сразу развил такую скорость, к которой русские у себя не привыкли.

Наружные фонари, красные, зеленые и фиолетовые железнодорожные сигналы, редкие мягкие огни из полупрозрачных японских жилищ, рождаясь из тьмы и в нее уходя, прочерчивали цветные золотистые нити в густой, уже чуть синеющей мгле... Ритм быстрого движения убаюкал утомленного пароходной бессонницей генерала Адамовича. Уснул в кресле и Валентин Кестнер, совершавший этот путь едва ли не в восьмой раз. А обе дамы, взволнованные новизною и необычностью страны, дремать не могли и тихо переговаривались между собой.

— Вы, наверное, не впервые за границей? — спросила старшая дама. — Ваш парижский прононс, вероятно, там и обретен вами?

— Нет, как раз языки мы учили дома, с немкой-бонной и гувернером-французом. Английский выучили в гимназии Шаффе и на курсах «Альянс-франсэз» как второй язык. В Европе только несколько совершенствовалась, когда жила там с родителями в юности. Три раза они брали меня с собой во Францию, Германию, Италию... Начало этой войны застало нас в Швейцарии. Ведь папа совсем не интересовался политикой и привез нас в Цюрих в июле 14-го...

— Да, в июле 14-го никто не знал, что война уже на носу. Как же вы воротились в Россию?

— Кружным путем. Отношение к нам после начала войны стало в Цюрихе весьма прохладным, неласковым. Все-таки это немецкая Швейцария. Еле перебрались в Италию. В Генуе застали русский пароход «Курск», старенький, грязный, но свой! Плыли Гибралтаром, ужасно качало в Бискайском заливе. Помню, в Портсмуте дня три наш бедный пароходишко торчал прямо борт о борт с великолепной «Лузитанией», госпитальным судном. Вместе и покидали порт. Через несколько часов «Лузитанию» пустила ко дну германская субмарина, а наш пароходик проскочил, видимо, немцы просто не обратили на нас внимания. Потом — мимо норвежских шхер, мыса Нордкап, до Белого моря. И, верите ли, даже там, в закрытом море, нас уже не покидало чувство неуверенности — все ждали торпедной атаки. Пугались каждой крупной белухи, когда выныривала. И вот, наконец, Мудъюгский маяк с левого борта и — порт Архангельск.

— Ужасный город! Кругом — болота, улицы грязные, рыбой все пропахло. Это супруг мне рассказывал. Говорят, мостовые деревянные...

— Господи! А нам он показался таким родным, что хотелось те деревянные мостовые целовать, каждый домик бревенчатый был милее флорентийских дворцов! И река там величавая. Когда мы ее переплыли на катере, наш пароход «Курск» показался нам прямо игрушечным с противоположного левого берега, где железнодорожная станция. Оттуда поездом, через Вологду, прямо домой в Питер.