Я по-прежнему очень занят в комитете по мобилизации. Сорокинск практически отрезан. Мне пришлось долго добираться до Байгоры. Натали старается не подавать виду, что тревожится за меня. Она читает по-французски «Принцессу Киевскую» госпожи де Лафайет.
С утра лютый мороз. Минус 24. Мы никуда не выходим. Почты нет уже три дня. Натали принимает очень близко к сердцу любовные неурядицы принцессы Клевской. Кажется, эта любовь волнует ее больше, чем судьба России.
Температура повышается, днем плюс два. Сегодня в первый раз пригрело солнце. Тревожные вести из Петрограда. Натали говорит, что почувствовала некоторую враждебность со стороны крестьянок, собиравших хворост, когда они с Козеттой катались на коньках на пруду.
С утра такой густой туман, что мне пришлось отложить на вторую половину дня все поездки в волость. Минус 13. Из телеграммы мы узнали, что царь отрекся от престола.
Пришла телеграмма из Петрограда: погиб Игорь. Никаких подробностей. Мы тотчас же отправились в Волосово, чтобы выехать первым поездом в Петроград. Ждали на вокзале всю ночь. Поезд так и не пришел.
Поезд пришел только в полдень. О революции мы узнали от Николая, который привез нам поесть.
Два часа простояли в Москве. Несметная толпа, красные флаги.
Поезд так опоздал, что мы не успели к отпеванию в Александро-Невскую лавру. Поехали прямо на Фонтанку.
Рано утром мы с мамой и Ольгой пошли в лавру помолиться у гроба Игоря. Он погиб в Петрограде от смертельной раны: пуля попала в него, когда он ехал в машине с военным министром Временного правительства. Игорь пытался убедить восставших солдат вернуться в казармы. Всю вторую половину дня я провел у министра земледелия, либерала Шингарева. Никакого толку. Или это я не в состоянии понять, что происходит? Рушится наш мир, а я думаю только об Игоре. Брат мой, дорогой брат!
В газете «Вечер» написано: «Санитарная часть № 11 потеряла в лице Игоря Белгородского геройского и всеми любимого командира, который с самого начала войны взял на себя организацию помощи нашим войскам. Его деятельность на передовой, его энергия и преданность своему делу навсегда останутся в памяти наших солдат».
Заупокойная служба по Игорю в Александро-Невской лавре. Мы все стараемся следовать маминому примеру и не давать воли нашему горю. Ксения и Натали по очереди дежурят у постели Екатерины, она лежит в горячке. Я беседовал с князем Львовым, председателем Временного правительства и министром внутренних дел, — впечатление неважное.
Неделя началась с мятежа. Толпа громила магазины, жгла двуглавых орлов — символ тирании для этих людей; хуже того, на моих глазах офицеры сдирали с эполетов царские вензеля. Только что, когда я вновь ехал к министру Шингареву, мне навстречу попалась группа солдат, разгуливающих с папиросами в зубах и винтовками наперевес. С тех пор как им позволено не отдавать честь, все идет вразброд. Шингарева, однако, я нашел веселым и полным энергии.
День похорон жертв революции, в траурной процессии — миллионная толпа мужчин и женщин. Каких жертв? Всех погибших, «их и наших», как сказано в газетах. Мы с Натали были на улице с девяти утра. Люди шли весь день, стройными колоннами, со скорбными лицами и пели, чередуя заунывную «Марсельезу» с «Похоронным маршем» Шопена.
Съезд партии кадетов, единственной хорошо организованной силы, способной, на мой взгляд, противостоять левацким группировкам. У всех остальных — одно словоблудие. Митинги один за другим, и на них постоянно поют «Марсельезу». Но эта «Марсельеза», заунывная, протяжная и монотонная, мало похожа на французскую, дорогую сердцу Натали.
«Русская «Марсельеза», — сказала Натали с презрением. Вечером всенощная на Фонтанке: Вербное воскресенье.
Съезд партии кадетов. Мое первое выступление перед многочисленной и возбужденной публикой. В зале — министры, Ксения с Натали.
Весь день шли демонстрации женщин. Я видел, как они шагали тесными рядами и вдохновенно скандировали: «Режь, грабь, жги!» — размахивая красными флагами. Однако, проходя мимо собора святого Николы Морского, все перекрестились. И тотчас же снова: «Режь, грабь, жги!»
Чистый четверг. Мы причастились в церкви на Фонтанке.
Заутреня и всенощная на Фонтанке. Днем я имел беседу с эсером Керенским, тридцатипятилетним министром юстиции. Нашел его нервным, раздражительным и жаждущим популярности.