Госэкзамен

Мероприятие это не светское, все мы давно и хорошо знакомы, так что какого-либо чёткого сценария нет. Совершенно броуновское движение людей промеж костров и навесов, и у всех свои интересы.

Кому-то – выпить со старыми приятелями, пустив пьяную слезу и ударившись в воспоминания. Дела будут решать позже, а сегодня – сбросить с плеч груз тяжелейшей ответственности, забыться, отбросить прочь заботы и проблемы.

Кому-то – поговорить о делах, решить проблемы служебные, а заодно и личные. Это не осуждается, а скорее одобряется. Есть, разумеется, граница между личным и общественным. Запускать руку в карман государства считается недопустимым – вплоть до револьвера с одним патроном… и прецеденты были. А вот инвестировать личные средства, видя с олимпийских высот финансовые реалии… почему бы и не да?!

Ну а кто-то – вроде меня, растворился в африканской ночи. Дела – завтра, потом… дела могут подождать. Не умом, а какими зачеловеческими инстинктами понимаю, насколько целительно для меня сегодняшнее растворение сознания.

Народ собрался очень разный, от гешефтмахеров наподобие дяди Фимы, до ортодоксальных марксистов, типа Ульянова. Обстановка самая неформальная, в другое время и вовсе, пожалуй, невозможная.

Многие леваки так старательно сохраняют идеологическую девственность, что так и протухают в своих кружках и ячейках, занятые сугубым теоретизированием, да редкими попытками выйти «в народ» или уничтожить очередного сатрапа-городового. Иногда они пытаются заниматься неумелым политическим петтингом с такими же меньшинствами, но редко заходят дальше предварительных ласк, и расстаются неудовлетворённые, виня во всём исключительно партнёров.

А здесь, в Африке, сложно сохранять идеологическую чистоту, видя перед собой пример того, как высоко взлетели их товарищи, решившие отбросить нелепое ханжество. Тот же Феликс, которого ныне сложно называть ортодоксальным марксистом, да собственно, и марксистом вообще, решает судьбы ни много, ни мало, а целого государства!

Можно обвинять его в нарушении политической девственности, но даже хулители не могут не признать, что пойдя на компромиссы и став одним из вождей Кантонов, Счастливчик получил возможность созидания. И никто не скажет, что Дзержинский мало сделал для демократии, для становления Кантонов государством социалистическим.

Да, на взгляд некоторых ханжей и завистников – сделал недостаточно и вообще не так… но ведь сделал же! И продолжает делать, продавливая свою позицию не вооружённой рукой, а созданием парламентских коалиций, написанием статей и вербовкой сторонников.

А Калинин? Ортодоксальный марксист, но нашёл ведь свою нишу! А всего-то – не пытается согнуть всех под себя и свою идеолгию, и готов сотрудничать… с оговорками, но человек в политическом плане договороспособный.

А политические девственники всё ищут себе правильный народ, который внезапно поймёт прекраснодушие ортодоксальных радикалов, да и полюбит их такими, как есть! С вонью застарелых цитат из давно нечищеных собраний сочинений. С нетерпимостью к иному мнению. С попытками переломить через колено жизненные реалии под их, политических девственников, понимание жизни.

Пусть их! А пока…

… я смотрю, как Ульянов живо обсуждает что-то с Марковым[36] и Ивановым-Первым

[37]. Несколько недель назад эта ситуация была вовсе невозможной, а сейчас – пожалуйста!

Ульянов морщится недовольно, спорит достаточно резко… но ведь спорит же! Находит аргументы, выслушивает оппонентов, пытается вести диалог. Интересно…

С разговорами ко мне не лезут, понимая и принимая сегодняшнюю отстранённость. Народ здесь собрался не то чтобы сплошь от природы чуткий, но некоторые зачатки эмпатии есть у хоть сколько-нибудь значимого публичного человека. Если, разумеется, он достиг этих высот самостоятельно, а не по праву рождения или ещё каким-нибудь противоестественным кунштюком.

В единую симфонию сплелись запахи жареного на углях мяса, крепченного кофе, и нормальной, живой музыки. Хор, несмотря на всё их академическое совершенство, производил на меня впечатление несколько гипнотическое. А сейчас, когда граммофон выключили, и кто-то начал не без живости наигрывать на аккордеоне, меня потихонечку отпускает.

Я шевельнулся, полной грудью вдыхая воздух тварного мира, и почти тут же на колени мне поставили тарелку жареного мяса.

– Ешь давай, – с ворчливой заботой сказал Санька, – а то ишь… тощий какой!

– Как-то у тебя так ловко вышло, што чуть не отвод глаз! – перевёл он разговор.

Пожав неловко плечами, я хотел было поделиться впечатлениями от недавнего катарсиса, но не смог подобрать слов. Да собственно, и не надо было… брат, убедившись, что со мной всё в порядке, не стал продолжать разговор.

Помолчали уютно, уже вдвоём, отмякая от катарсиса и поцелуя Африки, а потом запах жареного мяса достиг моего носа, и я окончательно ожил. Вытащив нож, запилюкал им по простецкой жестяной тарелке, используя его же заместо вилки.