Господа Чихачёвы

Право я  на выдумки!!! – Вить вот сии исписанные тетради и для нас будут очень любопытны; – а для детей наших??? – а для внучат??? а для правнучат??? – в 1934 году каждый лист шуточного нашего

оценится в несколько рублевиков… Как обогатится потомство наше??? Чернавины и Чихачовы будут миллионеры!!![67]

Можно предположить, что Андрей не догадывался о том, сколь верным окажется его предсказание, хотя оно не исполнилось в указанный им срок и пока еще никого не озолотило. В любом случае чуть более года спустя Андрей заявил, что вовсе не хочет, чтобы его запомнили ради него самого, сказав: «Мне бы хотелось жить в памяти позднейшего потомства? А для чего? Мягче ли будет от того лежать костями в земле? Или и тогда еще можно будет слышать отзывы людей?»[68]

Вечная слава, желанная или нежеланная, не была единственной целью или преимуществом переписки, красочно описанной Андреем как «энциклопедико-мозаичная рукопись или почтовая тетрадь»[69]. Записные книжки позволяли Андрею, Якову и Наталье освободиться от ограничений вежливых эпистолярных формул того времени, формул, которых они придерживались в любом письме, не относившемся к «почтовым сношениям», – даже в переписке друг с другом. Что характерно, Андрей находил эти ограничения особенно обременительными; он с великой готовностью отбрасывал и даже высмеивал их:

Ну! Не правда ли, что тетрадь сношениев милее всяких форменных писем? Для меня право, право так. – Терпеть не могу этих: Милостивый Государь, Любезный друг; остаюсь на всегда, и тому подобное. Ну что это за пошлости. То ли дело почеркивать параграфами в тетрадке сношениев? Лихо-чудно-важно-славно-дивно-потешно-честно-мило-браво-и сорок раз тра-тара-рах-трах-трах!!!! – Ха! Ха! Ха! Уморил проклятый![70]

Когда корреспонденты возвращались к более привычным формальностям, Андрей им выговаривал. В 1835 году он разбранил Якова за использование в заметках официального языка (Яков послал ему книги и употребил выражение «при сем посылаются»): «Видишь выдумал при сем, присем! Обязан сударь начинать восторженнее, величественнее, интереснее (не торопись всегда, подумай и пр.)»[71]. Вероятно, Андрей был склонен прибегать к столь строгим мерам потому, что эта неформальная переписка составляла смысл его жизни; он ясно дал это понять, написав Якову в 1835 году: «Вообрази только что, только-что встал с постели я, и не умыв своего телеса уже и за перо, чтобы изготовить статейку и отослать в Берёзовик». Он предвкушал, как Яков удивится: «Да разве нельзя без этого обойтись?» – и отвечал воображаемому собеседнику: «Нельзя, сударь!»[72]