Господа офицеры

Федор хорошо выспался, с аппетитом позавтракал. Екатерина Павловна разыскала самого знаменитого врача, объяснила обстоятельства. Заинтересованное светило приехало незамедлительно: случай был любопытным. Он тщательно осмотрел больного, успокоил, выписал лекарства. Потом пил чай в большой комнате, шепотом рассказывая:

– Сильный ушиб головы с сотрясением мозга. Не исключаю кровоизлияния в теменную область. Однако особой опасности не нахожу: организм молодой, здоровый.

– Психическая травма возможна? – осторожно спросил Василий Иванович.

– Не исключена, не исключена, милостивый государь: потрясение было сильным. Покой, прежде всего покой. Постельный режим, легкая пища, портвейн по утрам. Никаких излишеств, никаких душевных напряжений. Читайте ему что-нибудь простенькое. Журнальчики, Понсон дю Террайля. А как он попал в общество бродяг, на дорогу?

– Кажется, в Киев шел, в Лавру, – нехотя сказал Василий Иванович.

– Ваш брат религиозен?

– Нет. Просто увлечение молодости.

– Да, хотим все познать, – сказал доктор, вздохнув. – Все, даже непознаваемое. Неугомонное существо человек! И знаете, это прекрасно. Любознательность утоляет только опыт, и, пока человек не утратит этого святого чувства, он остается человеком. А коль заменит однажды любознательность любопытством, то будет преспокойненько сидеть у себя дома и пробавляться слухами. И уже перестанет быть человеком разумным.

Федор выдержал строгий режим неделю и запротестовал. После долгих увещеваний столковались, что один раз – к вечернему чаю – он будет сидеть за столом ровно час.

В субботу с нетерпением ждали Марию Ивановну. Прислушивались к каждому стуку, два раза ставили самовар – и напрасно. Василий Иванович не унывал, но был озабочен:

– Биография моя подкачала, Катенька. Кому нужен нигилист в учители детей своих?

Мария Ивановна приехала в воскресенье. Вошла, таинственно улыбаясь:

– Здравствуйте, господа. О, и Федор Иванович поднялся? А можно ли вам, Федор Иванович?

– Через сорок минут будет нельзя, – серьезно сказал Федор.

– А я с приятным известием, – сказала Мария Ивановна, садясь к столу. – Извините, что вчера не пришла: не поспела обернуться.

– Откуда не поспели? – насторожился Василий Иванович.

– Угадали, Василий Иванович, угадали! – заулыбалась Мария Ивановна. – В Ясной Поляне была, так что угадали. Узнала, что Толстые учителя своего уволили. Рождественского. Представляете, в классной комнате попойку учинил, и его же ученик Сережа, сын Льва Николаевича, нашел его там мертвецки пьяного! Ну-с, место свободно. Я переговорила. Ждут.

Василий Иванович молчал, сосредоточенно изучая стакан. Екатерина Павловна глянула на него, торопливо заулыбалась:

– Мария Ивановна, голубушка, уж и не знаю, как вас благодарить.

– Сережа хороший, добрый и способный мальчик, – продолжала акушерка, посматривая на молчавших братьев. – Вам будет легко с ним, Василий Иванович.

– А с графом-писателем? – спросил Федор.

– Не скрою, граф – человек сложный, но я убеждена, что Василий Иванович уживется с кем угодно.

– Извините, уживаться не привык, – сухо сказал Василий Иванович. – Да, не привык! И к тому, чтобы лакеи в белых перчатках обеды подавали, тоже не привык.

– Помилуйте, Василий Иванович, какие белые перчатки?

– Благодарствую за хлопоты, уважаемая Мария Ивановна, но это место не для меня. Да, да, не для меня. Катя! Вспомни наши разговоры, наши клятвы на корабле, наши мечты.

– Василий Иванович, голубчик, что вы говорите! Граф чрезвычайно демократичен…

– Ха-ха! – громко сказал Федор. – Демократичный граф – это прекрасно!

– Извините, Мария Ивановна, ради бога, извините, – строго повторил Василий Иванович. – Это предложение я не могу принять… Да, не могу! Не могу изменить своим идеалам, хотя это, возможно, и смешно. Не могу! И поэтому оставим этот разговор.

Над столом повисла неприятная тишина. Только чуть звякали ложечки.

– А у нас доктор Браудэ был, – сказала Екатерина Павловна. – Федора Ивановича смотрел…

И, заплакав вдруг, быстро вышла из комнаты.

Глава шестая

1

Заместителем командира 74-го пехотного Ставропольского полка был полковник Евгений Вильгельмович Бордель фон Борделиус. Эта звучная фамилия служила предметом постоянных офицерских острот, однако острить дозволялось лишь однополчанам, да и то не впрямую, а с намеком: тонкостью этого намека и оценивалась глубина остроумия. Офицеры изощрялись как только могли, ревниво следя за исполнением договорных условий; нарушителей одергивали неукоснительно и строго.