Господа офицеры и братцы матросы (служба и быт моряков русского парусного флота)

При всем при том как честь матросов – государевых людей, так и честь морского мундира в целом оберегалась. Из указа адмиралтейств-коллегии от 1746 года: «Коллегией усмотрено, что многие вольные люди… употребляют мундир матросский. В случаях же тех вольных людей непорядочных поступков, то тому матросскому мундиру не малые нарекания происходят на морских служителей… Канцелярии писать, чтоб наемным объявленного матросского мундира носить крепко ж было запрещено».

* * *

Весьма оригинальны были проводы матросов в плавание на Балтийском флоте. Спецификой парусного Балтийского флота было то, что более полугода его суда стояли в гаванях на зимовке. Объяснялось это ранним замерзанием Финского залива. Плавать в XVIII–XIX веках начинали не ранее мая, а в октябре флот уже бросал якоря в Кронштадте и Ревеле. Зимой команда съезжала в казармы, на судах снимали стеньги, выгружали припасы пороха и имущество, порты законопачивали. А палубы затягивали для лучшей сохранности парусиной. Весной суда начинали вооружать, опять ставя стеньги, загружая боезапас и всяческие припасы. Наконец наступал день переезда команды на судно, называвшийся «переборка команды». Так как на берегу матросам чарки не давали, многие всю зиму с нетерпением ждали начала кампании и положенных ежедневных чарок с пивом. Офицеров с началом кампании ожидала существенная прибавка к жалованию. По заведенной еще царем Петром традиции, день этот считался праздничным, и начальство позволяло матросам всяческие послабления. Дальние плавания матросы называют «безвестная», так как вестей из дома там не было и неизвестно, когда возвращаться.

Вначале команда отмечала «переборку» на судно в казарме, затем по дороге на судно и в кабаках. Офицеры смотрели на это сквозь пальцы – традиция есть традиция!

Из воспоминаний лейтенанта В. Максимова «Вокруг света. Плавание корвета «Аскольд»: «В казармах на нарах прощались с друзьями и женами. Муж, сильно подвыпивший, крепко обнимает свою сожительницу и ласково утешает ее. Жена хнычет и жалуется:

– Ваня, голубчик, на кого ты меня покидаешь! Хошь и жили как собака с кошкой, а все ж таки тошно расставаться!

– Эх, не плачь, Аксинья, душечка, може еще и свидимся! А что еду, на то царская воля, ей не перечь! Ну, коли много бил тебя, за то прости, Аксинья, душечка. За это самое четыре года бить тебя не стану! – утешает матросик, крепко обнимая дражайшую половину.

Последняя утешается этим непреложным выводом и перестает хныкать. Муж же, одолеваемый винными парами, понемногу склоняется и сладко засыпает на коленях своей нежной супруги.

В другом углу казармы муж читает своей жене нотацию:

– Ты у меня смотри, Акулина, с другими не валандайся, матросского имени моего не срами, а то как приеду, все твои косы повыдергаю. Хорошо жить будешь, ей-ей гостинцев заморских навезу!

– Я, Яков Матвеевич, – говорит Акулина, – буду жить как Бог велел и порочить имя твое не стану.

– То-то, – отвечает Яков Матвеевич, – ты у меня смотри!

И это «смотри» было сопровождаемо таким ужасным жестом, что Акулина со страхом попятилась назад.

– Не бойся, Акулинушка, не бойся! – успокаивает ее Яков Матвеевич, – Побью тогда только, когда баловать станешь, а не станешь, так и на што бить-то?»

Перед переселением команды на судно отправляли возы с матросским скарбом. За возами шла команда в строю под музыку, сопровождаемая земляками, друзьями, женами и детьми. Впереди команды вели традиционного козленка с выкрашенными рогами и бубенцами на шее. Все кричали «ура», горланили песни:

Ведут Фомку во поход.Фомка плачет, не идет.Вот калина, вот малина!

Не хотит Фомка в поход!А хотит Фомка к девице!Вот калина, вот малина!Чтоб малось поприжиться,Каждый день опохмелиться!Вот калина, вот малина!

На черта Фомке поход,Он бакштагом к девке прет!

По дороге уходящих матросов щедро угощали вином и пивом, порой угощений было столько, что до судна доходило меньше половины команды. Остальные добирались в течение дня, повиснув на плечах жен и друзей.

В. Максимов пишет: «Смешно было смотреть на подвыпившего матроса, который, подходя к корвету, бодрился, вырывался от своих вожаков и во чтобы то ни стало желал выказать твердость своих ног; но, сделавши два-три шага, ноги, несмотря на все усилия матросика найти для них надежную точку опоры, отказывались ему служить, и он с громким кряхтением падал в грязь.

– Земляк, – бормотал он, – ей-ей оступился, а то бы всенепременнейше прошел бы. Эка проклятая дорога. Да подымите же, голубчики.

И подбегают к нему напоившие его земляки, и опять берут под руки, он же, не надеясь более на твердость своих ног, кротко позволяет волочить себя по грязной земле…»

Наконец, к вечеру все собраны, и на судне воцаряется надлежащая дисциплина. Пьянки и гулянки уже в прошлом, и впереди только море и тяжелейшая матросская служба.