Господи, сделай так…

“Ты говоришь — любовь… Кака така любовь? Выдумки одни. Это ваш Тимка и такие, как он, напридумают с три короба, чтобы блудить без совести… У нас — семья. Хозяйство надо доглядать, детей поднимать — тут не до глупостей… Михась говорил, что ты драники любишь. Я к его приходу напеку, чтобы с пылу с жару. Так смачней будет. Он тоже драники любит. Он мне, чтобы бульбу тереть, даже прибор специальный купил, но я все равно руками — так привычней, да и смачней получится… А название-то, название у того прибора — смехота и срамота: блендер называется. Это ж кто мог такое название придумать? Только Тимка ваш и мог… Вот он, охальник, все время про любовь — ему только того и надо. А у нас — кака любовь? И за что, скажи на милость, можно, например, вашего Мешка любить? Он же и слова ласкового не скажет… Все молчком. Хочешь ему что сказать, а — его и нету. Только что был и снова — то в сарае, то в огороде: ходит, ладит, бормочет что-то… Мы вот из-за его выдумок и мясной вкус позабыли. Нельзя, говорит. А как телку сдавать идет — прям плачет, чисто дитя… Хорошо еще, что его выдумки на курей да утей не касаются… А начну говорить, почему нельзя как у людей, чтоб свинок держать? Свинки — это ж такое подспорье было бы. Молчит… Если хоть и заболит что, все одно — молчком… Вот и домолчался. Сёлета сердце ему прихватило так, что на “скорой” увезли. А у меня все и оборвалось сразу. Меня к нему не пускают, так я рядышком — в коридоре. Баканов гонит домой, а куды мне идти, если Михась мой туточки — за стенкой мается? Дети там же при мне, но понятливые они у нас — тихо мышатами жмутся и голоса не подают, чтобы не выгнали нас оттель… Я тогда впервые молиться стала. “Господи, — говорю, — пусть он оклемается. Если Тебе надо, — говорю, — пусть он хоть и больным на завсегда останется, а я за ним ходить буду — только не забирай его от меня”… А ты говоришь — любовь… Глупости одни, а надо просто жалеть один одного, вот и вся любовь… Нет, ты не подумай, мы, известное дело, любимся с Михасем — да еще как любимся… Только знаешь, я думаю, что Бог — если Он есть — все это придумал специально, чтобы люди перед ним не зазнавались. Чтоб не кичились умом или чем еще. Чтоб помнили, откуда они все и как они принуждены любиться… Срамно ведь — честное слово… Хотя, конечно, радостное дело, кто ж спорит? Очень радостное, но все одно стыдное — не напоказ…”

Мешок вернулся со двора и кликнул меня с собой.

— Потом поснедает, — объяснил он жене. — Меня на работу проводит и вернется.

— А ты разве снедать не будешь? — засуетилась Нина.

— Опаздываю. Сегодня надо пораньше… Я и вернусь пораньше, — успокаивал Мешок всполошенную жену. Мы вышли из дому и какое-то время шли молча.

— Ну так что? — снова спросил Мешок. — Поможешь?

— Ты же Серегу назначил, — вильнул я в сторону.

— Пришлось уволить, — нахмурился Мешок. — Он бы со своими воровскими понятиями такого наворотил… Да и наворотил… Где-то в девяносто седьмом я его и свольнил… Нет, в девяносто шестом… Точно — в девяносто шестом. Доверил ему это дело в восемьдесят девятом, когда ты да он освободились, а в девяносто шестом пришлось свольнять — такого набедокурил…

— А Тимку просил? — Я продолжал петлять, так и не решившись еще предложить Мешку показаться специалистам.

— Так сразу после Сереги к Тимке и побежал — а куда мне еще было бежать? Вот с девяносто шестого по нонча Тимка и куролесил… Потому и вызвал тебя, что пришлось свольнять и его.

— Тоже наворотил?

— Сплошной срам и блуд.

— А как он?..

— Кто — Тимка?.. Тот же довольный котяра, что и всегда.

— Нет, я спрашиваю, как он отреагировал на твою просьбу? Поверил?

— Чего же ему мне не поверить? Раззи я кого обманывал? Ты, к примеру, что, мне не веришь?

— Так Тимка сразу согласился? — уворачивался я от неприятного вопроса.

— Мне кажется, что он даже обрадовался, — вспоминал Мешок. — Мне бы тогда еще присмотреться к этой его странной радости… Да где там!.. Я так спешил найти замену Сереге… ну, и себе… Выходит — сам виноват…

— Так-таки и не усомнился ни в чем?

Я не мог поверить, чтобы такая язва языкатая, как Тимка, вот так с ходу принял все Мишкины придолбаи. Может, его Серега предупредил?

— Я же говорю: сразу обрадовался. Тетрадку мою схватил и тут же принялся что-то в ней строчить. Я ему говорю: “Покажи, что пишешь-то?” — а он мне в ответ: “У нас кто теперь Божий подручный — ты или я?” — так и не показал.

Я представил Тимку, рисующего в Мишкиной тетрадке свои подсказки самому Господу Богу, и уже не мог сдержать смех…

8. Тимка (Любовь в разлив)

Тимка обрадовался вовсе не могущественным возможностям, которые Мешок временно передавал ему вместе с тетрадкой (как показалось в тот момент Мешку), а тому, что вся эта непонятка вопреки Тимкиным опасениям прошла легко и бестягостно. Серега, естественно, предупредил его о Мешковой придури и о том, что Мешок скорее всего обратится к нему за помощью, — вот Тимка и мандражировал, совсем не желая видеть своего друга не в себе и слышать, как тот заговаривается и лепечет бессвязную хрень.