Господин двух царств

Лицо Александра осветилось.

– Теперь я знаю, что мой сон был верен.

– Ты в этом сомневался?

– Нет, – ответил Александр. – Но две уверенности лучше, чем одна. Особенно если одна из них – твоя.

Мериамон позволила ему вести себя дальше.

– Пармений будет недоволен, – сказала она.

– Чем? Что я беру женщину с собой в длительное путешествие?

– Он возлагает столько надежд на продолжение твоей династии, а я – искушение безнадежное.

– Бедный Пармений, – сказал Александр, и в его голосе прозвучало нечто вроде сочувствия. – Когда-нибудь я выполню свой дом, – продолжал он, – но не здесь и не сейчас.

Язык Мериамон шевельнулся. На нем возникло слово, может быть, посланное богами. А может быть, и нет. Мальчик-прислужник бежал к ним из купальни, а другой, взрослый слуга, – из дворца, а кто-то кричал в пролет лестницы, разыскивая царя. То, что сказала бы Мериамон, потонуло в шуме и суете, да и вернуть это слово она уже не могла.

26

Александр покинул Мемфис на небольшом количестве кораблей с гораздо меньшим количеством людей, чем приплыл сюда: с ним были только царская гвардия, его личные друзья, их кони и слуги. Были еще несколько человек, собиравшиеся дойти с ними до устья Нила. Одним из них, несмотря на свое положение, была Таис. Зачем она отправилась, Таис не говорила, а Мериамон не нужно было спрашивать. Таис часто говорила, что гетере не следует влюбляться в своего покровителя. Это только во вред делу. Но Птолемей, как и его брат, был такой человек, перед которым, если он хотел, трудно было устоять.

Другим сопровождающим был прежний сатрап Мазас. Он отправился в путь с удивительно маленькой для персидского вельможи свитой: несколько стражников, горстка слуг и только одна из всех его жен, рожденная в Скифии, и потому не возражавшая против путешествия. Она была укрыта от посторонних глаз под вуалями и окружена толпой евнухов, но поездка, по-видимому, доставляла ей удовольствие. Наверное, ей не случалось путешествовать уже давно.

Мериамон хотелось бы поговорить с ней, и евнухи едва ли стали бы препятствовать, но женщина едва знала по-персидски и совсем ничего по-гречески, а Мериамон не знала ни слова по-скифски. Самое большее, что они могли сделать в первый же вечер, когда корабли причалили к берегу и компания разбила лагерь, это обменяться коротким приветствием и парой взглядов, которые при других обстоятельствах могли бы перерасти в дружбу. Когда Мериамон хотела продолжить свои попытки, Мазас вышел из ложбинки, где стоял его шатер, надменный, как все персы, даже под чужим владычеством, и его присутствие помешало дальнейшему общению.

Мериамон повернулась к нему спиной. Это была грубость, она отлично знала это, но не могла сдержаться.

– Погоди, – сказал перс.

Она могла бы не послушаться. Но женщина смотрела на них, и что-то в ее глазах заставило Мериамон помедлить. Во взгляде женщины не было ни страха, ни ненависти, только гордость, когда она смотрела на мужчину, который владел ею.

С виду Мазас не был неприятен. На персидских вельмож всегда можно посмотреть. Они выводили свою породу, как лошадей, по росту и красоте, и у него было достаточно того и другого. Мериамон хотелось бы увидеть его без бороды, которая скрывала лицо от самых глаз. То, что можно было видеть, имело очень тонкие черты, и нос был как серп молодой луны.

Что видел он, глядя на нее, Мериамон могла себе представить. Слишком маленькая, слишком тоненькая, слишком бесстыдная в тонком египетском полотне, обрисовывающем линии тела. Мериамон смело встретила его взгляд. Мазас опустил глаза. Персидская вежливость – никогда не смотреть прямо в глаза; уклончивость, можно было бы назвать это.

– Не беспокоит тебя, – спросила Мериамон, – что, если твой царь поймает тебя, ты умрешь смертью предателя?

– Мой царь – Александр, – ответил Мазас.

По-гречески он говорил с акцентом, но достаточно бегло. Лучше, чем говорила она, когда впервые появилась в лагере Александра.

– Ты ведь перс, – сказала она.

– А ты египтянка, – ответил Мазас.

– Он царь, какого мы выбрали, – возразила она.

– И мой тоже, – сказал он, – после того, как я узнал, каков он.

– А как же твой Великий Царь?

– Мой Великий Царь, – сказал Мазас, и в голосе его прозвучала горечь, – оставил меня поддерживать хоть какой-нибудь мир в провинции, раздираемой войной и мятежами. Даже македонские пираты приплывали сюда, чтобы урвать себе кусок, пока не пришел их царь. Ты знаешь об этом?

– Из этого у них ничего не вышло, – сказала Мериамон.

– Потому что я отбил их. Если царь будет продолжать, как и начал, он завоюет Персию так же, как завоевал Азию и Египет. Тогда он станет Великим Царем. И что тогда будете делать вы? Восстанете против него?

– Он будет нашим Великим Царем, – ответила Мериамон.

– Вот именно, – сказал Мазас.

Мериамон нахмурилась, глядя на яркий закат.

– Конечно, – продолжал Мазас, – вы, которые умеете постигать множество истин, можете предвидеть империю, в которой Персия и Египет будут жить в мире.

Он улыбался. Слегка подсмеивался над ней. Но без всякой враждебности.

Она, должно быть, сказала это вслух. Он добавил: