Господин двух царств

– Я оплакиваю себя.

– И себя тоже, – подтвердил он.

– Он редко бывал дома, – сказала Мериамон. – Он был царем, он был магом, он все время был далеко, но он был нашим щитом против тьмы.

– Он был твоим отцом.

– Да. – Мериамон снова взглянула на каменное лицо. Оно никогда не было таким спокойным у живого человека, никогда не было таким серьезным, даже во время великих магических таинств. Он был грозным – да. Но он был и быстрым, нервным в движениях, мог внезапно рассмеяться. Он любил сам объезжать своих лошадей и смеялся над этим, говоря, что он такой же скверный, как перс.

– Он совсем не умел петь, – сказала Мериамон. Она не понимала, откуда пришли эти слова. – Он не мог верно взять ни одной ноты и всегда удивлялся, как это я никогда не фальшивлю. Даже если я специально старалась, шутки ради. Он называл меня одаренной богами сладкоголосой певицей Амона. – Горло ее перехватило. Она с трудом сглотнула. – Теперь я совсем не могу петь. Я не пела с тех пор, как покинула Египет.

– Ты так скучаешь по нему?

– Больше того. Ностальгия – у вас, эллинов, даже есть слово для этого. Какое у вас есть слово, чтобы назвать сердце, которое не может жить нигде, кроме как в родной стране?

– Нам тоже это знакомо, – сказал он. – Изгнание – тяжкое наказание, даже для нас, хотя мы скитаемся по свету по своей воле.

– Но я не изгнанница. Я сама захотела придти. Хотела увидеть иные небеса, посмотреть на другие лица. Но, как только я это сделала, ушла музыка.

– Может быть, она еще вернется.

– Она вернется, – сказала Мериамон, – когда я вернусь в Египет.

– Тогда возвращайся скорее, ради твоей музыки.

Она пожала плечами.

– Я там, где желают боги. Музыка тут ни при чем.

– Это не так, если ты лишилась ее.

– А ты лишился чего-нибудь, оказавшись так далеко от Македонии? – спросила она.

– Македония – это я сам. – Александр сказал это просто, без тени вызова. – Земля – там же, где была, и такая же, как была, и, когда придет время, я вернусь к ней. Но не теперь. Передо мной лежит весь мир, я одержал достаточно побед, чтобы они дали мне крылья, но в конце концов я едва начал летать.

– Полетит ли с тобой твоя армия?

– Они последуют за мной, куда бы я ни пошел. Они последуют, Мериамон понимала это.

– Куда же? – спросила она, и сердце ее забилось. Именно этого она хотела, за этим пришла. Одно только слово.

Он не ответил сразу. Она взглянула на него. Александр всматривался в лицо статуи ее отца, словно хотел прочитать в нем ответ, словно своим страстным желанием мог заставить каменное изваяние пробудиться и заговорить. Но в нем не было магии, она была не для него, чья сущность и царственность были делом богов.

Ему не нужна была магия: он мог видеть дальше любого предсказателя, стоило ему только захотеть.

– Мне нужно укрепиться на море, – сказал он немного погодя. – Это только благоразумие, поскольку Персия всегда была здесь сильна. Поэтому я взял Финикию, чьи корабли сражаются за Великого Царя. А затем придет черед Дария. Он будет сражаться со мной – вельможи заставят. Тогда от моря, оставив своих людей править городами за моей спиной, я пойду в глубь страны, чтобы отомстить персам, как того хотел и мой отец.

– Море – не только Финикия, – сказала Мериамон, – и империя – не только Азия.

Кто-то вмешался в разговор. Нико. Она совсем забыла о нем, а он был рядом, в тени статуи ее отца.

– Ты, конечно, имеешь в виду Египет.

– Конечно. Он ждет, – сказала она, – и скоро устанет ждать и решит, что у варваров хватило духу добраться только до границ империи. Египет восставал и раньше. Что случится, если он опять восстанет? Времени хватит, чтобы поработить его снова.

– Так рассуждает Дарий, – возразил Александр. – Раньше он был храбр и потому стал царем. Но он размяк и привык к роскоши. Я думаю, он отказался бы от моря, если бы я захотел дойти только до него.

– А Египет?

– Разве я хочу Египет?

Мериамон замерла. Царь улыбался. Он испытывал ее. Она тоже постаралась изобразить на своем лице улыбку.

– Ты хочешь Египет, – сказала она. – Там твоя сила.

– Моя сила в Македонии.

– И поэтому ты ее оставил?

Теперь он замер и ответил на ее улыбку сжатыми губами и сверкающим взглядом.

– От глубоких корней дерево растет высоко.

– От глубоких, – согласилась она. – И широко разветвленных. Кто ты такой, Александр? Кто был твой отец?

– Ты хочешь оскорбить мою мать?

Осторожно, опасность. Улыбка Мериамон стала теплее и шире.

– Меньше, чем какую-либо женщину в мире. Мой отец видел твое зачатие, ясно видел в магической воде. Но бог может являться в разных обличьях.

Она все время чувствовала, почти осязала, как слушает Нико – напряженно и молча.

Александр застыл, но в нем был трепет, трепет пламени, которое, даже неподвижное, все равно обжигает.

– Вспомни Тиндарея, – сказала Мериамон, – и Геракла, своего предка.

– Нет, – сказал Александр едва слышно. – Она говорила мне однажды – и не однажды, – но это все вздор. Он никогда не принадлежал только одной женщине. Даже ей. Особенно ей. В ней всегда было слишком много огня.

– Огонь привлекает огонь, – ответила Мериамон. Тихо, так же тихо, как он, как будто это был не ее голос.