Господин Гексоген

Астрос едва заметно кивнул оператору, и тот, понимая его без слов, включил огромный, во всю стену экран. На нем возникло лицо, обезображенное гневом, с оскаленным мокрым ртом, редкими желтыми зубами, узким лбом, над которым рассыпалась потная белесая прядь. Звероподобное существо было одето в русскую косоворотку с северным орнаментом, состоящим из языческих деревьев, волшебных коней и сказочных наездников. Изображение исчезло и возникло другое – заключенный в тюрьме, понурый, бритый наголо, с провалившимися чахоточными щеками, с затравленными, глубоко запавшими глазами. Вслед за этим возник солдат в камуфляже и каске, с выставленным подбородком, безумными глазами, стреляющий от живота из автомата. Его сменил пациент в больничном халате, бессильно сидящий на убогой койке среди капельниц и резиновых грелок. Опять возник уже знакомый громила с кабаньими глазками в русской косоворотке. Вновь потянулась череда портретов. Демонстрант под красным знаменем, безобразный, полный ненависти, с плохо выбритым старообразным лицом, в нелепых стариковских обносках, с портретиком Сталина на груди. Следом – дебил с улыбающимся слюнявым ртом, ковыряющий грязным пальцем в носу. Его сменил нищий, похожий на волосатого зверька, опирающийся на костыль, среди реклам женского белья, элитного жилья и итальянской мебели.

– Подбирая для всех телевизионных сюжетов определенный тип персонажей, мы тем самым умеряем гордыню русских, насыщая зрительный ряд другими национальными типами, что абсолютно необходимо в нашем многонациональном государстве, где проживают якуты, татары, кавказцы. – Астрос говорил профессорским тоном, словно читал лекцию по генетике. – Мы предлагаем нашим телезрителям другой антропологический тип, который может примирить реликтовые импульсы национального подсознания. Создаем типологический образ, на котором соединялись бы все остальные народы. – Астрос едва заметно кивнул оператору.

На экране возник портрет Альберта Эйнштейна, задумчивый, тихий, с глубокой мировой печалью в прищуренных добрых глазах. Эйнштейн исчез, и его сменил известный одесский юморист, пухленький, милый, скосил головку набок, лучился вишневыми глазками, вызывая к себе прилив невольной симпатии, чем-то, быть может нежной формой ушей, напоминая великого физика. Вслед за ним возник молодой красавец, политик правого толка, еще недавно мечтавший стать Президентом. На смену ему появился известный артист-кукольник, аскетический, горбоносый, с дряблым стариковским ртом, но очень добрыми, хоть и печальными глазами. Вновь появился Эйнштейн, подчеркивая свое родовое сходство с только что промелькнувшими персонажами, – все те же печальные благородные усы, устремленный в неэвклидово пространство взгляд, любовь ко всему живому и неживому. Из этого эталона, повторяя его и видоизменяя, потянулись схожные типажи. То были – благообразный музейный работник среди древних фолиантов. Министр иностранных дел. Известный банкир, чья финансовая группа поддерживала московского Мэра. И, наконец, сам Астрос, благодушный, наивно-беззащитный, в домашнем костюме, с жестяной лейкой, поливающий клумбу садовых ромашек.

– Продемонстрированный тип способствует сглаживанию этнических конфликтов в России, – пояснял Астрос, – он легко узнаваем в мире, помогает стране на антропологическом уровне встраиваться в мировое сообщество…

Белосельцев испытывал отвращение, боясь, что оно будет замечено проницательным Астросом и он будет изобличен как агент, проникший в «святая святых» противника. Они задержались в мраморном холле, превращенном в оранжерею с диковинными орхидеями, мохнатыми пальмами, глянцевитыми олеандрами. Посреди оранжереи был бассейн, в котором плавали белые лилии, мелькали золотые рыбки и на лучистые листья папируса садились большие глазастые стрекозы. Они казались Белосельцеву сконструированными в опти – ческих лабораториях Астроса. Их выпуклые, бирюзовые, изумрудные и рубиновые глаза были миниатюрными телекамерами, следившими за ним, Белосельцевым.