Господин изобретатель

Сфотографировали все со всех сторон, и ротмистр стал искать у забора — доски его наружу упали, а когда завал разобрали, нашли машинку маленькую, на ходики похожую. Взрывом ее изувечило, да и полицейские на ней потоптались, но все равно видно, что это — часть адской машины. Тоже сфотографировали, где ее нашли, потом в канаве напротив твою гирю тоже нашли, пудовую — вон ее куда закинуло, на 15 сажен. Гиря твоя, служанка ваша ее опознала, говорит, молодой барин каждое утро у дровника ее подымал и на железке висел (это про мои упражнения на турнике). Ротмистр еще пол весь излазил, мундирчик свой выпачкал в саже, все искал чего-то, потом выяснилось — останки второго человека, наемного немчика вашего, но ничего не нашел.

А вот тебя он тоже подозревал, а может, до сих пор подозревает: ты же каждое утро вертелся у этого дровника. Спокойно мог машинку подложить, дрова сверху навалить, гирей придавить. Но вот многие видели как ты выбегал вместе с Лизой, когда грохнуло и сразу тушить пожар стал, а немчика этого, Альфонса или Альберта, да, правильно, Альфреда видели выходящим из дома за четверть часа до взрыва.

— Дед, но тогда он должен был убедиться, что Генрих вошел в лабораторию и только тогда взорвать бомбу, а часовой механизм не знает есть ли тот кого нужно взорвать, внутри или нет — он сам взрывается.

— Вот в этом и вопрос, как он мог из-за забора машинку включить?

— Спокойно мог, отодрать заранее доску, влезть, достать механизм, поставить его на 5 минут до взрыва и уйти — большая вероятность того, что Генрих будет внутри больше 5 минут, значит, он и погибнет.

— И куда этот Альфред потом девался бы?

— А просто домой уехал, у него на руках уже была действующая подорожная, он домой собирался на ихнее Рождество, вот и выправил заранее. Доехал без забот до Митавы, а там — вот она, прусская граница. Так что, пока лопоухие полицейские здесь следы затаптывали и свидетели у них разбегались, наш Альфредик уже своему начальству докладывал. Нашел же ротмистр его фото, с каких это пор капитан разведывательной службы будет на побегушках у русского аптекаря?.

— Это, конечно, так, но не забывай, милый внучек, что любой жандарм мечтает раскрыть целую шайку разбойников и ты подходишь на роль соучастника шайки.

— А как же то, что я чуть не сгорел?

— Ну, переусердствовал маленько, изображая спасающего, дыму надышался ядовитого и упал, да мало ли что, оступился просто, нога подвернулась, вот и пришлось тебя самого спасать.

Да… а я-то думал, что жандарм мне может помочь мой проект протолкнуть, а он спокойно может меня самого на каторгу упечь — и орденок получить за разгром шпионского логова и поимку члена шайки… Видимо, беспокойство отразилось в моих глазах, так что дед сказал:

— Да не переживай ты так, Сашка, придумаем, как оправдаться. Ты, главное, выздоравливай побыстрее.

Я пожаловался деду, что мне мало дают вставать с кровати — я и так с трудом выбил разрешение вставать в сортир. Еще варежки эти надоели, может быть, можно какие-то просторные перчатки и мазать мазями под их защитой, а то, простите за подробности, штаны снимать тяжело. И еды нормальной — хоть и меньше протертого стали давать, но больничная еда (хоть я и подозреваю, что мне попадают лучшие куски) обрыдла.

— Хорошо, внучек, если доктор разрешит, тебе мой человек будет еду с моей кухни привозить. Хоть сейчас и пост, но рыбное тебе можно, а потом для болящих пост нестрогий. Может, что еще надо?

— Дед, икорки черной[41] хочется и морсу клюквенного. А еще мне нужно учебник высшей математики для университета. И журналы со статьями Чебышева (есть такой математик в Питере) и Лобачевского (этот — в Казани).

— Хорошо, Сашка, снедь привезут, какую захочешь, а книжки тебе зачем, может, не будешь голову пока напрягать?

— Дед, а что мне здесь делать? Гулять не пускают, упражнения делать нельзя, хоть науки буду изучать.

— Ну как знаешь… Есть у меня ученые люди, попрошу, достанут тебе книжки.

Мы распрощались, а я остался с невеселыми мыслями по нашей беседе.