Господин посол

Габриэль Элиодоро умолк. Чем кончился этот незабываемый день, он рассказывать не стал. Придя домой к вечеру, он застал мать в постели с сержантом пехотного полка. А в соседней комнате несколько солдат играли в карты и курили, дожидаясь своей очереди... Каждый, у кого была пара монет, мог пользоваться ее телом.

Он убежал из дому и стал блуждать по улицам поселка, зашел в церковь попросить утешения у своей покровительницы - Соледадской богоматери, затем как лунатик бродил по улицам и окрестным полям, пока не занялась заря. Вернувшись домой, когда солнце было уже почти в зените, Габриэль увидел на стене своей хижины: "Полковая уборная".

Лицо посла стало угрюмым. Когда автомобиль выехал из парка, Ортега бросил взгляд на воды Потомака и серые крыши Джорджтаунского университета. Вспомнил Гленду Доремус. Мост Мемориал Бридж со своими белыми арками чем-то походил на парижский, соединяющий берега Сены.

Пабло взглянул на посла, который сидел с опущенными глазами, сгорбившись, словно вновь переживал то, о чем только что рассказывал.

- Вам нехорошо? - спросил Пабло, немного стыдясь своей заботливости.

Посол поднял глаза, улыбнулся и расправил плечи.

- Нет. Просто невеселые воспоминания...

Несколько минут спустя "мерседес" остановился перед памятником Линкольну.

- Я вас здесь подожду, господин посол, - сказал Пабло.

- Хорошо. Я недолго.

Альдо Борелли открыл дверцу машины - посол вышел на тротуар, глубоко вдохнул утренний воздух и сунул руки в карманы пальто. Лицо его озарилось улыбкой, когда между колоннами он увидел статую Авраама Линкольна. Великий муж сидел, опираясь на подлокотники кресла крупными, благородными руками дровосека, и казалось, собирался встать навстречу посетителю.

Габриэль Элиодоро медленно поднимался по ступенькам, чтобы полнее насладиться торжественной минутой. "Я здесь, мистер Линкольн! Тот самый грязный мальчишка-индеец из Соледад-дель-Мар, помните? Сейчас в Белом доме меня ожидает президент Соединенных Штатов. И я им докажу, этим сукиным детям, что кое-чего стою".

Он продолжал подниматься, не сводя глаз с прекрасного лица.

7

С десяти часов утра Панчо Виванко дежурил у окна своего кабинета, выходившего в парк. Он должен был увидеть, как Габриэль Элиодоро, отправлявшийся в Белый дом, будет выходить из своей резиденции. Когда он заметил "мерседес-бенц", остановившийся против особняка, пульс его участился, по телу пробежала дрожь. Он притаился, как убийца, подстерегающий жертву. Руки и лоб покрылись холодным потом. Да, из карабина с оптическим прицелом отсюда он мог бы поразить посла метким выстрелом. Он позабавился этой мыслью, приятной, хотя и неосуществимой, подобно мальчишке, играющему в ковбоев, который поджидает в засаде краснокожего. И когда Габриэль Элиодоро, выглядевший внушительно в своем черном пальто, появился в дверях дома, Панчо Виванко, дрожа от волнения или от ненависти, чего ему хотелось бы больше, прислонился лбом к стеклу и принялся наблюдать за любовником своей жены. Он догадывался, что его коллеги знают обо всем, знают, что и ему, Виванко, известно, что жена его обманывает. Разве приходилось рассчитывать на их уважение? Они могли питать к нему лишь презрение или сострадание.

Прежде чем сесть в автомобиль, Габриэль Элиодоро на мгновение задержался на крыльце. Панчо представил, как целится из карабина. Выстрел - и посол падает на каменные плиты... А он немедленно отправляется с докладом к министру-советнику: "Сеньор Молина, я только что убил посла". Судить его будут в Серро-Эрмосо. Он не станет ссылаться на то, будто находился в состоянии аффекта, прокурор определит убийство как преднамеренное и будет прав. Тридцать лет тюрьмы.

"Мерседес-бенц" сделал круг по саду, выбрался на улицу и неторопливо проехал мимо посольства.

Вернувшись к своему письменному столу, Панчо Виванко уселся и взглянул на паспорта, письма и фактуры, которые ему надлежало отправить в это утро... Мисс Клэр Огилви однажды сказала ему: "Вы бюрократ, Виванко". На самом деле возиться с бумагами, просматривать их, штемпелевать, регистрировать, аннотировать, разбирать архивы и документы было для него увлекательной игрой. Он касался бумаг с каким-то сладострастием, чуть ли не с наслаждением. Виванко был совершенным чиновником. Он питал отвращение к подчисткам, кляксам, пятнам. Почерк у него был бисерный и вместе с тем четкий и разборчивый. Для Виванко не было большего огорчения, если кто-нибудь замечал у него ошибку, пусть самую ничтожную.

Виванко взглянул на фотографию жены, которую держал на столе. Росалия! Росалия! Она никогда не была любящей женой, даже во время медового месяца. Но сначала по крайней мере была податлива, терпелива. С тех же пор, как они в Вашингтоне, Росалию, казалось, охватило все возрастающее отвращение к нему. Она часто запиралась в спальне под предлогом мигрени или усталости и не разрешала мужу входить, тогда он устраивался на софе в гостиной, томясь от желания ночь напролет.