Господин с кошкой

Кажется, что добровольное расставание с жизнью лежит по ту сторону условностей и приличий, этики и эстетики. Странное, быть может, сравнение: мать любит своего ребенка, даже если он некрасив, нездоров, неумен. Станем ли мы обсуждать, а тем паче осуждать ее? Отношения человека с собственной жизнью еще более интимны и приватны, чем матери с дитятею, чем женщины с мужчиной.

Но эстетика все-таки царапается в душу.

Разве нас не чарует строгая красота рассказа Мисимы «Патриотизм»?

А грубая нежность рассказа Чехова «Володя»?

А прелесть последнего закручивания кухонного крана у Зигфрида Зоммера? Из-за чего герой сделал это еще раза три-четыре.

Разве не прекрасен китайский мандарин, по приказу императора мелко-мелко нарезающий золотую фольгу и потом резко вдыхающий ее, дабы вызвать фатальный спазм дыхательных путей? Или «Галл, заколовший жену и закалывающий себя, дабы не попасть в рабство» (римская скульптура)?

Кстати, что такое достойно-пристойное самоубийство? Чтобы сохранить тело в неизуродованном виде? Тогда прыжок с крыши, под машину, под поезд, пуля в висок или в рот не годится. Чтобы не обделаться (самоповешение вычеркиваем), не облеваться, надев на голову пластиковый мешок (самоубийство в фильме «Дом из песка и тумана» сильно приукрашено), не искусать губы до распухлости (отравление психотропными средствами убираем), чтобы вообще не посинеть-раздуться (утопление отбрасываем). Остается немного. Пуля из пистолета малого калибра в сердце. Скорый яд. Вены.

Насчет угроз самоубиться — конечно, противно. Но не более, чем угрозы убежать, начать пить, чем угрозы «вот брошу все, лягу на диван, а вы тут как хотите» (такая вот шантажная депрессия).

Ну, купил ружье, так имеет право. Ну, пугает, что из окна прыгнет, так ведь почему люди не летают вверх?

Ну, грозит уйти из дома, и ведь верно, вся жизнь на нервах.

Одним словом: не качайся у папы на ноге, папа повесился не чтобы дома были качели, а чтобы дома было тихо.

Макси Твигги

позвони мне, позвони…

Женечку Т. мы прозвали Макси Твигги за длинный рост и нереальную худобу. У нее была любовь с моим другом Костей.

Они обожали целоваться при мне. Друг Костя постоянно звонил мне и спрашивал, что делать с Макси Твигги, потому что она, пардон, не дает, ссылаясь на свою невинность. Я говорил ему: «Терпение, мой мальчик, и динозавр будет наш!» Он бросал трубку. Тут же звонила Макси Твигги (мне!!!) и спрашивала, как ей половчее отдаться Косте, потому что очень хочется, а она стесняется. Я говорил: «Сначала надо снять платье. Шумно. Через голову!» Она рыдала и бросала трубку.

Наконец все у них получилось. Потом они расстались. Она вышла замуж. Потом — через много-много лет — Костя внезапно умер. После похорон я вспомнил про Макси Твигги и решил позвонить ей. Долго разыскивал ее телефон. Нашел.

— Боже! — сказала она. — Он спился, наверное?

— Нет, — сказал я. — Просто инфаркт. Он не пил и не курил.

— Но он, наверное, как бы сказать, пропадал?

— Нет, — сказал я. — Он был, как бы сказать, весьма благополучный господин. Жил то в Москве, то за границей. Жена и дети. Много денег. Серьезный успех. Признание коллег. А ты, выходит, ничего не знала?

— Не знала. Мы же с тех пор не виделись. Скажи, где его похоронили, как найти. Может, соберусь, схожу на могилку.

И она, рассказывая о себе и своей семье, вдруг сказала:

— Помнишь, какая я была — метр семьдесят шесть рост, пятьдесят два кило вес? А сейчас мимо зеркала пройти страшно.

На этих словах я вспомнил совершенно другую историю. Одна совсем юная дама рассказала, что у них дома раздался звонок. Незнакомый мужчина спросил, здесь ли живет такая-то, и назвал ее маму. «Здесь, но мамы нет дома». Этот человек стал долго и романтично рассказывать, как он в юности любил ее маму, как робел к ней подойти, как они всего три раза в жизни разговаривали, и что он помнит ее и любит до сих пор, и когда можно позвонить. «Сегодня, — сказала дочь. — Часов в девять вы ее непременно застанете…» «Но расскажите мне еще о ней», — проворковал он. «Работает, пишет, печатается, — сказала дочь. — Вся седая. Весит сто двадцать килограммов». Он не позвонил.

И еще я подумал — почему Макси Твигги решила, что Костя должен был непременно спиться или пропасть в нищете и забвении? Ушел от меня, исчез, не звонит и не пишет — значит, погиб, спился с круга, бутылки собирает; так ему и надо! Чистая психология, как говорит простой народ.

Няня Поля

шерстяное, выходное, настоящее.

Няня Поля была из Чернигова.

Она всегда была домработницей, с послевоенных лет. Маленького роста, крючконосая, некрасивая, все в руках горит.

В воскресенье она шла в кино «Эрмитаж» на утренний сеанс. Возвращалась часам к двенадцати, сидела в кухне у окна, смотрела, как машины едут по Садовому кольцу. Мы жили на 11-м этаже, видно было далеко, и театр Советской Армии, и высотка у Красных Ворот, и гостиница «Ленинградская».

Мама ей однажды сказала:

— Поля, что вы так сидите? Пойдите погуляйте по Москве!