Господин следователь (СИ)

— Не то слово, ваше благородие, — обрадовался воришка. — Сирый я и убогий, сухою корочкою питаюсь. Как же не голодать-то? На работу никуда не берут. Говорят — в тюрьме отсидел, веры тебе нет. А ведь заповедано — надо прощать ближнего своего. Вы, человек благородный и образованный, сразу видно. Приказали бы меня отпустить, а? Сирота я, христом-богом клянусь.

И вообще, он такой несчастненький, что мне даже стало его жалко.

— А давай ты еще пару краж на себя возьмешь? — предложил я. Повернувшись к городовому, спросил: — Смирнов, есть у вас что-то такое, чтобы рублей на двести тянуло, а то и на триста?

Смирнов вначале не понял — что такое «тянуло», но догадавшись, бодро ответил:

— Так точно, ваше благородие. У коллежского асессора Сиромахова из Луковца намедни часы дорогие украли, а еще бумажник, в котором двести рублей было.

— Вострютин, сознаешься, что в Луковце у чиновника бумажник украл и часы? — поинтересовался я.

— А на кой-мне в этом сознаваться? — вытаращился Вострютин.

— Так сам посуди — ты такой несчастный, с голоду пухнешь, — пояснил я. — Что такое два рубля? Ерунда. Плюнуть и растереть. Пойдешь ты к мировому судье, он тебе пару месяцев вкатит, вот и все. А за часы и бумажник из кармана коллежского асессора — это уже окружной суд станет разбирать. И светит тебе за это год. Смекаешь?

— Не-а, ваше благородие, не смекаю, — затряс нечесаной башкой Востротин.

— Сам же сказал — сирота ты, к ремеслу не приучен, на работу не берут. А в тюрьме тебя целый год поить и кормить станут за счет казны. Ни работать не надо, ни воровать. Тебе еще и одежду казенную выдадут — полушубок с подштанниками. Чем плохо?

Городовой сочно заржал, а Вострютин перепугался:

— Ты, ваше благородие, не шути так. Уж так и быть, в краже на базаре признаюсь, но часы с бумажником — не было такого.

— А ты одолжение-то не делай, — строго посмотрел я в нахальные очи задержанного. Демонстративно фыркнул: — Ишь, видите ли — так и быть, сознаюсь. Признаешься — хорошо. Мог бы и не признаваться, тебя же с поличным поймали, для мирового суда хватит, но признание — завсегда лучше. И тебе лишний месяц не добавят за запирательство.

Хотел добавить что-то такое, этакое, увиденное в сериалах про ментов из моей жизни, но не стал. Мы люди законопослушные, дела не шьем и на подследственных не давим.

А я завтра с утра передам материалы открытого мною дела помощнику прокурора, тот пусть их в суд отправляет.

По дороге домой хотел было сделать крюк и зайти в Городскую управу, посмотреть — как там продвигаются изыскания у Михаила Артемовича. Неделю уже от него ни слуху, ни духу. Может, закупил он свечей на весь рубль и теперь, пользуясь случаем, изучает архивные документы со времен Екатерины Великой? Но это вряд ли. Обещанная премия в полтора рубля — хороший стимул.

Передумал и к архивариусу не пошел. Поздно уже. Скорее всего, канцелярист уже дома или на службе.

Пожалуй, мне тоже нужно в церковь сходить.

Поставив одну свечу за здравие своих родных, еще одну, перед иконой Николая Угодника.

Отошел и чуть не столкнулся с какой-то девушкой. Обошлось, но фуражечку уронил.

— Пардон, — смутилась барышня, пытаясь поднять мой головной убор, но я успел чуточку раньше.

— Мадмуазель, это моя вина, — галантно склонился я.

Высокая тоненькая девушка, в пальто, расстегнутом из-за жары, под которым коричневое форменное платье и черный фартук гимназистки седьмого класса. Очень миленькое личико, шапочка и толстая коса, спускающаяся на грудь. И карие, очень добрые глаза. Чем-то мою Ленку напоминает. У той, правда, стрижка короткая, но это неважно.

Чуть было не ляпнул: «Девушка, а не дадите ли телефончик?», еле сдержался. Да и маленькая она еще. Сколько ей, лет шестнадцать-семнадцать? А я уже здоровый лоб, под тридцать.

Потом поймал себя на мысли — какие тридцать? Мне же еще и двадцати одного года нет.

Девушка только улыбнулась и скрылась среди молящихся. Не бежать же за ней. Несолидно, если начну расталкивать народ.

Я вышел из храма сразу после окончания службы, постоял у входа в намерении посмотреть — что за девушка, с кем пришла? Но незнакомки уже не было. Что ж, придется мне ее поискать.

К моему удивлению меня никто не встречал. Обычно Наталья Никифоровна, услышав стук входной двери и скрип шагов, стояла в прихожей, принимая у меня шинель, да еще норовила помочь стянуть сапоги Муж ее так приучил, что ли? Для снимания сапог в прихожей специальная «машинка» есть

Квартирная хозяйка вышла, когда я засунул ноги в домашние тапочки.

— Простите, Иван Александрович, зачиталась, — повинилась хозяйка.

Зачиталась? А отчего глаза красные?

— Наталья Никифоровна, вас никто не обидел?

— Нет-нет, что вы. Кто меня может обидеть? — махнула рукой хозяйка.

Сегодня среда, постный день. На завтрак мне была уготована гречневая каша с постным маслом, на обед хлебал грибной супчик (забелить сметанкой хозяйка категорически отказалась), ел тушеную капусту (к ней бы еще жареную сосиску), но все равно — вкусно. На ужин мне подали жареную картошку с жареной рыбкой, а еще соленые огурчики.