Господин Великий Новгород. Марфа-посадница

Вы туры, туры, вы малы детоцки,Да уж вы два тура, братцы, златорогая,Мати у вас турица златошерстная!Уж вы где вы, туры, были, где вы побыли,Да уж вы где были, да кого видели?Уж мы были, туры, да на синём мори,Приплывали ко бережку прикрутому.Во синем-то мори воды да напивалися,В зеленых-то лужочках травы наедалися.Уж мы были во Шахове, во Ляхове,Белорусскую землю о-полночь прошли,Ко белой заре пришли в стольный Киев-град.Уж мы видели, туры, да диво дивное,

Да уж мы видели, туры, чудо чудное:Уж мы видели стену городовую,Да уж мы видели башню да наугольную,Как из той стены из городовыя,Да из той башни да наугольныя,Выходила там девица душа-красная,У ней русая коса да до пояса,У ней ясные очи, как у сокола,Черны брови у ней, как два соболя,Лицо бело, щеки, как две маковицы,Выносила она книгу Евангелие,Хоронила она книгу во сыру землю.Сама плакала над книгой, уливалася:Не бывать тебе, книга, на святой Руси,

Не видать тебе, книга, свету белого,Свету белого да солнца красного,Зори утренной, поздно-вечерние.Воспроговорит турам родна матушка,Мати-турица да златошерстая:— Вы туры, туры, да малы детоцки,Да уж вы глупые туры, неразумные!Там не башня стояла наугольная,Не стена ли там стояла городовая —А стояла там церковь соборная,Кругом церкви ограда белокаменна.Не девица выходила, душа-красная,Да не книгу выносила, Евангелие —

Выходила запрестольна Богородица,Выносила она веру христианскую,Хоронила она веру во сыру землю,Сама плакала над верой, уливалася:Не бывать тебе, вера, на святой Руси,Не видать тебе, вера, свету белого,Света белого да солнца красного,Что ни утренной зори, да ни вечерние!Она чует невзгодушку немалую.Подымает Идолищо четырнадцать голов,Хочет сбить-спалить стольный Киев-град.Пресвятую Богородицу на огонь спустить!Ах вы дети мои, дети милые,Заступите вы за стольный Киев-град

И за мать пресвятую Богородицу!

Слепой певец смолк, перебирая струны.

— Туры вы, туры, малы деточки, охо-хо! — раздумчиво повторил Яков Царевищев, забирая в горсти лицо (он сидел, уставя локти в стол и опустив чело на руки) и сильно проводя ладонями по задубелым щекам и колючей проволочной бороде. — Охо-хо-хо! — повторил он, крепко обжимая бороду. — Како помыслим, купцы!

Певец, приняв предложенную чару и ощутив в руке тяжесть дорогого металла, поклонился невидимому для него собранию и заковылял к выходу из гридни. Один из молодцов, провожавших гусляра, подал слепцу его торбу, до отказа набитую снедью — Иваньское братство не мельчилось.

— Задал ты нам загадку, Марко, со своим гусляром, — пасмурно пошутил Павел Баженов. — Туры-ти уж не Борецкие ли? Поди, Митрий Исакович с Федором? Тот-то прямой тур!

— Вот и гляди в оба, как бы веру не продали православную в Шахов-то да в Ляхов! — с провизгом выкрикнул Есиф Костка, по прозвищу Козел, ярый сутяжник, сухопарый и злющий, вечный поперечник во всяком деле — такие есть в каждом братстве купеческом, никуда от них не денешься.

Марко молча посмеивался в бороду.

— Марфа Ивановна будет, а, Марк Панфилыч?

— Будет, обещала.

— Должна быть!

— Борецкому Дмитрию Иван, слышь, боярство пожаловал? Верно ли?

— Верно.

— Смотри-ко!

— Опять бы нам в накладе не остатьце!