Господин Великий Новгород. Марфа-посадница

— Вятшим хорошо тянуть, а я человек молодой, истерялся конем и доспехом!

Казимеровым молодцам с трудом удавалось оттеснять вышедшую из повиновения толпу. Сам Василий Казимер только озирался затравленным волком по сторонам. Выручил Дмитрий Борецкий. Он властно, так, что толпа притихла, зыкнул на нее:

— Кого вести? Сброд?! Али воев ратных?! Назад, в полки! Назад, говорю! Боя ждете? Будет бой! Не умедлим!

Житьи отхлынули, следя издали за своими воеводами.

Москвича гонца тотчас отослали назад, отвергнув перемирие. Борецкий оглядел соратников. Лица у иных побледнели. Сказал угрюмо:

— Сомнем!

— Продавим их, всею силою ударить ежели! — поддержал Дмитрия Иван Кузьмин.

Казимер молча вертел шеей. Лицо его под низко надвинутым шеломом было мокро от пота.

— Распорядись, Василий Лексаныч! — сощуриваясь, кинул ему высоким голосом Губа-Селезнев. Конь под Селезневым плясал, беспокойно переступая тонкими ногами, и, заворачивая шею, грыз удила. — Клином станем?!

Вопрос прозвучал утверждением. Давно уже новгородцы не водили больших ратей, и давно уже повелось меж тем, да как-то и разумелось само собою, что становиться надо, ежели большой рати, непременно по-рыцарски, «свиньей», хоть никто и не мог бы сказать, чем такой строй предпочтительнее. Впрочем, орущая, лишь на время укрощенная толпа не давала времени обсудить толком грядущее сражение и толком разоставить полки.

— Вали! Друг за другом! Всею громадой! — подзуживали молодые.

Гонцы с приказами понеслись в разные стороны. Кузьмин, спесиво выпячивая бороду, поскакал к плотничанам, на правое крыло рати, торопить Арзубьева. Еремей Сухощек — на левое, во владычный полк, который тянулся позади и посторонь прочих, явно не ревнуя о сече. Григорий Тучин с Федором Борецким ускакали к своей неревской рати подторопить отстающих.

Полки под кончанскими стягами: славенского Зверя, плотницкого Вседержителя, неревского Орла, прусских — от Загородья и Людина — Всадника и Воина, зашевелились и стали стягиваться в боевые порядки. Неревский стяг выдвинулся в чело рати. Бояре в тяжелых доспехах на окольчуженных конях выезжали вперед, строились на немецкий лад, броневым клином, чтобы ударить в середину московского войска.

Когда-то новгородские рати громили немецкую «свинью» боковыми охватами пешцев и стремительными прорывами в тыл конных княжеских дружин. С какой поры и почему решили они сами избирать некогда битый ими же боевой строй? Не с того ли времени, как исчезла у бояр уверенность в дружной поддержке ремесленников, а у ремесленников — вера в то, что бояре защищают и их интересы?

Ни Казимер, ни Селезнев, ни Борецкий не подумали почему-то о том, что москвичи, невзирая на неравенство сил, могут напасть первыми.

Селезнев, Борецкий, Григорий Берденев и один из Михайловых стали рядом, опустив тяжелые копья. Вострубили трубы. Был полдень. Новгородская рать двинулась всею громадой и устремилась в бой.

Нападающих сразу же постигла неудача. Окольчуженные кони с седоками в тяжелом вооружении увязли в песке. Борецкий почувствовал это по сбившемуся, ставшему судорожным скоку коня и роковому, подкатывающемуся с затылка ощущению тесноты (от слитного дыхания конского и как бы сгустившегося разом гомона и звона железа). Он рванул коня, тот, взоржав, грузно встал на дыбы, еще глубже уйдя в песок задними копытами. Чье-то копье скользом проскрежетало по крупу его скакуна, к счастью, не прорвав брони, и конь судорожно скакнул, вновь увязнув всеми четырьмя ногами.

«Клин» замедлил движение. Задние налетали на передних. Ряды смешались. В тучах пыли погасли знамена. Борецкий с запозданием подумал, что москвичей надо было, наоборот, взять в кольцо. Но он уже ничего не мог сделать, не мог даже обернуться, чтобы отдать приказ, и только продолжал неровным коротким скоком сближаться с плохо различимым сквозь пыль московским строем, сжимая в руке длинное рыцарское копье. И тут-то Холмский и Федор Давыдович одновременно, с двух сторон, подали знак к наступлению. До слуха Дмитрия долетел режущий звук дудок. Тотчас легкие кони москвичей стремительно перенеслись через ручей, разбив его копытами в тысячи сверкающих искр, и, все убыстряя и убыстряя бег, в вихрях песка поскакали навстречу новгородской рати.

— Москва-а-а!

Донесся нарастающий клич. Иные из москвичей, как обыкли в походах, кричали монгольское, перенятое от татар:

— Хурра-а! Урра-а!

Ратники стреляли на скаку, и сплоченный конный таран боярского ополчения попал сразу под ливень стрел, на мгновение затмивших свет, в уши ворвался их зловещий посвист. Новгородцы от неожиданности попятились, стесняясь еще больше, и выставили копья. Но пригнувшиеся к седлам москвичи замелькали перед самыми мордами коней, обтекая боярскую дружину с боков и проскакивая мимо рассыпным строем.

— Отсекают! — срывая голос, крикнул Борецкому Селезнев в самое ухо.