Господин Великий Новгород. Марфа-посадница

— Не журись, — возразил хозяин. — Знают наше житье! — разломив окуня, он начал крепко жевать, сосредоточенно глядя в стол.

Кашу брали ложками по очереди. Насытив первый голод, хозяин откачнулся слегка, помотал головой, видя, что жонка взялась за крынку.

— Мне квасу налей! — Выпил, отер бороду, сказал: — Медведи одолели, беда!

— Медведи?

— Овес травят. Даве в той деревенки корову задрал. Петро, пастух, сгонил его, а весь бок у коровы выеден. Хорошая корова была.

Не успели убрать со стола, как верхом, охлюпкой, прискакал десятидворский староста. С ним в избу зашли еще несколько мужиков, покрестились на икону, поздоровались, расселись по лавкам. Старосту и еще одного мужика хозяйка пригласила к столу, другие отказались. Староста жевал, приглядываясь к боярину, медля начать трудный разговор. Запил квасом, произнес наконец с расстановкой:

— Слыхали мы, разбили наших на Шелони!

Иван Кузьмин молча склонил голову. Мужики тотчас задвигались, поталкивая друг друга.

— Теперича как же? Великий князь Новгород зайдет, коли…

Вопросительные лица уставились на боярина.

— От нас тоже угнали двоих мужиков, а не слышно назад-то! — поддакнул хозяин.

— Как же быть? — спросил староста. — Князю черный бор беспременно платить, и свои налоги не сбавят, а лето ишь како! Где под лесом еще уродило, а на угорьях сгорело поцитай все.

Тут все мужики заговорили разом:

— Как же так, оборонить не замогли?

— Не нать тогда и воевать было!

Иван Кузьмин сопел, чувствуя в настырности мужиков сторожкую недоброту и не зная, как ответить.

— Что баяли, будто литовский король оборонит? Не замог? — спросил дед.

— Болтали еще, в латынскую веру загонять нас будут!

— Лжа! — возмутился Кузьмин. — Сам договор знаю! Не было того! И в договоре сказано, чтоб вера была своя, и князь православной на Городце! Кто и баял непотребное?

— А захожий монашек тут один толковал… — нехотя ответил мужик.

— Дак что ж тогды с королем али не сговорили цего? — настырничал дед.

— Ему до нас дела нет! — подал голос другой мужик. И опять все, вопрошая, уставились на боярина, всерьез, без улыбок.

Опустив глаза, Иван Кузьмич увидел, что все миски хозяйка уже прибрала, осталась одна его, медная, и от того, что он один сидит над блестящей, дорогой для этой избы посудой, ему стало совсем неудобно. Что отвечать, он не знал. «Не возьмут Новгород — а зачем сам я тогда сюда прискакал? Поможет король — а что же не помог вовремя?» Да и поможет ли? И куда уйти от этих вопрошающих взглядов мужиков, которые сейчас смотрели хоть и без злобы, но так, как прежде не посмотрели бы: мол, нужен ли ты нам? — почти читалось в сосредоточенных, сожженных солнцем лицах.

Вековой порядок — мужик внизу, боярин наверху — был подорван давишним разгромом.

— Москва одолеет, Двина да и ваши земли московским боярам отойдут! — трудно сказал Кузьмин.

— Мы-то не на Двины живем! — зашумели мужики.

— Дак и им тогда зорить без толку будет какая выгода? — возразил староста.

— А уж с нас, будь не во гнев, и ты возьмешь, не помилуешь. Год-то нынце тяжелый!

После, выйдя во двор, Иван Кузьмич подозвал ключника:

— Как думаешь: не выдадут?

— А пес их знает! Не должно бы, слыхал, сами боятце приезду москвичей. А выдать нас им на свою же голову.

(«А ты не выдашь ли? — вдруг подумалось Кузьмину. — Нет, и тебе без выгоды, пожалуй!»)

Юрко охаживал девку. Та вся светилась на Юрия. Никогда не видала таких: шелковая рубаха, сапоги, речь господская… Застав их вечером вдвоем у крыльца и поймав злой взгляд соседского парня, Кузьмин решил пристрожить сына:

— Подь сюды, кому говорю!

Юрко шало глянул на отца, лениво подошел.

— Намнут шею!

— Чего, эти-то? — удивился сын. — Да не посмеют, ни в жисть!

Глазом повел — девка послушно стрельнула за баню. Юрко развалисто двинулся туда же… Что поделаешь с дураком!

Жизнь шла вокруг своя, не задевая их ничем и не нуждаясь в них нисколько. И он был не нужен тут, со своими тимовыми сапогами, породистым, негодным для полевой работы жеребцом, шалопаем-сыном, что, уже забыв о шелонском погроме, скуки ради крутит голову деревенской девке, которую забудет через день, воротясь в Новгород. И правы мужики: по крайности оборонить их, и того не сумели!

Вечером пришел еще мужик, в рванине, с кнутом на плече и берестяной дудою в руках — пастух. Хозяйка, извинясь, пояснила:

— Он нынце у нас постоем!

(Пастух, один на три деревни, жил по очереди в каждой избе.)

В то же время вполголоса она зло бранила девку, даже курвой назвала — верно, из-за Юрия, подумал Иван Кузьмин.

Опять отдельно кормила его с Юрием, и вместе — всех остальных. Пастух был в подпитии, угостился на крестинах. Шумел, ликовал, потея от еды. Он ложкой хлебал простоквашу, накрошив в нее хлеба, похваливал: