Госпожа

Боссун ушел, и некоторое время в комнате раздавалось только громкое чавканье. Через некоторое время я спросила Кайла, не хочет ли он включить телик, но он просто молча продолжал поглощать еду. И откуда только Боссун его откопал? Он, кажется, не семи пядей во лбу… Кайл выскреб последние остатки жира с поддона из фольги, я отнесла все контейнеры в загаженное мусорное ведро, стоявшее рядом с давно приказавшей долго жить плитой, открыла еще одну банку с пивом и протянула гостю, как настоящая хозяйка дома. Подумала, будет ли с моей стороны невежливо достать книжку.

— Боссун сказал… — вдруг пропищал Кайл.

— Что?

— Сказал, что ты…

— Что я — что?!

— Дело такое, я только что вышел. Ну типа сегодня, — промямлил он и многозначительно замолчал.

— Вышел?!

— Ну да, из тюряги…

— Ой! Ну тогда поздравляю, — ответила я, хотя мне, конечно, хотелось узнать, за что его посадили, но воспитанные девушки таких вопросов не задают. — Значит, ты пока тут поживешь? — спросила я, начиная подозревать неладное.

— Ну да. Недолго. Пока не разберусь типа.

— Ну я тогда, наверное, пойду.

— Но он сказал…

И тут я поняла, что он имеет в виду и почему Боссун срочно ушел по делам, а потом заметила в худом лице Кайла до боли знакомую надежду. Я смотрела на него и видела, как отчаянно он хочет дотронуться до меня, как едва заметно трясется банка с пивом в его пальцах с обгрызенными ногтями, и в этот момент я поняла, какую силу мне дает то, что находится под моей юбкой в складку и дурацкой школьной формой.

Вот так они нас приручают. Когда тебе пятнадцать лет, ты ничего в своей жизни не видела и нигде не бывала, малейший намек на такую силу подтолкнет тебя к краю, убедит в том, что все эти попсовые песни — правда, что это настоящая любовь, даже если тебя к ней принуждают или еще что-нибудь похуже. Поэтому ты на все соглашаешься, а потом однажды утром, лет через десять, просыпаешься и обнаруживаешь, что у тебя трое детей, рядом храпит какой-то левый толстяк, и начинаешь думать, как же так вышло и почему ты ничего не сделала. Почему ты променяла всю эту силу на розовые сопли и дешевые проявления внимания. Но я не из таких. Я уже тогда была другой. Любовь не для меня. Я собиралась узнать, что я могу заставить сделать мужчин, и однажды воспользоваться этим так, как нужно. Это было просто… необходимо.

Я дотронулась пальцем до его губ, делая знак замолчать. Встала, пошла в холодную спальню, опустила как смогла сломанные жалюзи и сняла с себя все, кроме трусиков. Залезла под хорошо знакомое одеяло «Эвертон» и улеглась на спину. Он целовал меня, от него пахло карри и травой. Говорил мне, что я прекрасная. Потом лег на меня своим худым потным телом, и я пожалела, что не накурилась, но уже через несколько секунд после того, как его член пронзил меня, он ахнул:

— Твою мать! Твою мать, чувиха!