Гость Дракулы

И тут на меня обрушился страшный смерч. Земля задрожала так, словно по ней неслись тысячи коней; и в этот миг смерч принёс на своих ледяных крылах не снег, а ужасный град, который нёсся с такой яростной силой, словно его гнали плетями с Болеарских островов. Под его тяжестью рвалась листва, и обрушивались ветви деревьев, что сделало кипарисы непригодным убежищем, как будто стояли не деревья, а пшеница. Сначала я кинулся к ближайшему дереву; но вскоре мне пришлось искать единственное место, которое, как мне казалось, могло послужить убежищем, — глубокий проём входа в мраморную дорическую усыпальницу. Там, прижавшись к массивной бронзовой двери, я смог кое-как укрыться от града, потому что теперь только некоторые градины попадали в меня, рикошетом отскакивая от земли и мрамора.

Я прислонился к двери, она слегка открылась внутрь. По сравнению с безжалостной бурей даже склеп казался гостеприимным пристанищем, и я собирался войти, когда всё небесное пространство озарила вспышка разветвлённой молнии. И в этот миг, поскольку я всё-таки смертный, я заглянул во мрак склепа и увидел прекрасную женщину с полноватыми щеками и алыми губами. Казалось, она спит в гробу. Грянул гром — и меня, словно подхваченного исполинской рукой, вырвало из склепа и швырнуло в бурю. Всё это случилось так внезапно, что прежде, чем я смог осознать потрясение — как душевное, так и телесное, — я ощутил, что град сбивает мнея вниз. Одновременно меня охватило странное чувство: я был не один. Я глянул в сторону склепа. Как раз сейчас зажглась ещё одна слепящая молния, которая, казалось, ударила в возвышающийся на кровле склепа железный кол и сбежала в землю, разрушая и превращая мрамор в прах, будто бы от огненного взрыва. Покойница восстала, объятая пламенем; её агония была мгновенна, а мучительный вопль заглушили раскаты грома. Последнее, что я услышал, было месивом из кошмарных звуков, будто бы меня снова схватила огромная рука и отшвырнула, прочь, несмотря на то, что меня било градом, а воздух, казалось, дрожал от волчьего воя. Последнее, что я помню, было огромной движущейся белой массой, словно все могилы, окружавшие меня, выслали мне навстречу мертвецов в саванах, которые приближались ко мне, невзирая на грозовую тучу и град.

Постепенно я начал приходить в себя, потом — ощущение смертельной усталости. Некоторое время я ничего не помнил, но ко мне медленно возвращались чувства. Мои ноги явно болели, но я не мог пошевелить ими. Казалось, они онемели. По моей шее пробежал ледяной озноб и передался позвоночнику, но мои уши, как и ноги, были мертвы и в то же время болели; но в моей груди было ощущение тепла, которое можно было бы сравнить с удовольствием. Это был кошмар, кошмар во плоти, если так можно выразиться; кто-то налёг на меня всей своей тяжестью и мне трудно было дышать.

Это состояние полулетаргического сна казалось мне вечностью, а когда оно закончится, должно быть, я усну под снегом. Началось что-то вроде тошноты, какая бывает на первой стадии морской болезни, и появилось дикое желание освободиться, сам не знаю точно от чего. Меня охватило всепоглащающее оцепенение, — как будто весь мир уснул или умер, — нарушаемое только тяжёлым дыханием какого-то зверя, находящегося в непосредственной близости от меня. Я почувствовал, как что-то тёплое трётся о моё горло, и тут только я понял, насколько ужасна правда, от которой холод пробрал меня до самого сердца и вызвал сильный приток крови к мозгу. На мне лежал какой-то огромный зверь и облизывал моё горло. Мне было страшно пошевелиться, ибо какой-то инстинкт благоразумия приказывал мне лежать бездвижно; зверь, наверно, заставил меня понять, что и во мне что-то изменилось, ибо это давало о себе знать. Сквозь ресницы я увидел два огромных пылающих глаза исполинского волка. Его острые белые клыки сверкали в красном зеве пасти, а я чувствовал его горячее дыхание — резкое и яростное.