Государь поневоле

— Свет великий надежа-государь, бью челом тебе на неправду князя Бориса Алексеевича Голицына. Смертию бил он меня, да грозился со свету божьего сбыть, басурманам поганым продати… Защити-оборони, надежа государь. Помилуй мя, сиротинушку, за ради матушки больной да деток малых. Не попусти неправде жестокой быти.

Такое начало не очень понравилось — что-то откровенно наигранное, неискреннее было в нем. Пошлый раз он более запуганный был и лишь кивал подтверждая рассказы Глеба. Тот разговор довершить не дали, и сейчас надо было наверстать упущенное и самому разобрать показания.

— Стой. Не хнычь. Говори прямо в чем князя неправды к тебе есть.

— В аккурат на Петра то было, великий государь. Звал меня боярин князь Борис Алексеевич в свои покои с приспешником своим главным Гаврилкой Пустовым да давал наказ тайный жечь избу московского гостя Соломона Пешнева со всеми домочадцами и холопями.

— Про сие ты уже сказывал. Но ужели прямо велел Борис Алексеевич жечь дом купца со всеми домашними? — переспросил я.

В своих подозрениях видно не ошибся — глазки "сиротинушки" забегали, это я и в темноте сумел заметить, и беглый холоп пробормотал:

— Так великий государь. Истинно как пред Богом скажу — сказал жечь всех, дабы место то чисто от наследников гостя было.

— Готов и в глаза князю повторить?

Тот склонил голову и ещё тише:

— А то и скажу, государь, истинно не побоюсь и кнута. Князь велел мне — жги дом да смотри, что никого там не осталося.

Согласие подтвердить показание под пыткой было серьезной заявкой на правду. Но я не стал на этом останавливаться — перешел к главной теме:

— Узнал ли, как обещался, куда серебро, что в кладе найдено было князь упрятал? Что про сие ведаешь?

Холоп приободрился:

— Також то, что и говорил давеча — князь повелел серебро тайно откопать да на свой двор ночью свезти. Возчиков да добытчиков сих он с семьями и сжил от дома своего. Более о их никто и не слыхал. А что до иного, то мне неведомо. Ныне все мои дружки-то со двора боярина свезены, а новым холопам боязно мне открыться.

"Боязно? Боязно… Ну да, наверное, если он последний живой свидетель, то оставлять его в живых Майору резона мало."

— Сам, то клад где князем спрятан? Говори — не томи. То велю ужо клещи-то прокалить, им твой язык вынуть.

— Великий государь — почти шепотом он прохрипел, но далее не смог вымолвить ни слова.

Видно холопу в яви привиделось обещанная мной операция и он, побледнев, встал в ступор, чуть слышно бормоча лишь "Помилуй, помилуй, государь раба твоего". Бледность его стала понятна, когда я оглянулся — в свете факелов на берег Яузы спускался сам Борис Алексеевич Голицын. Спускался не один, а в окружении пятерки оберегателей.

Он насмешливо посмотрел на меня и пророкотал:

— Что, царь-государь, как розыск твой идет. Много нового сей смерд успел тебе рассказать обо мне.

— Не много боярин, ровно столько, что тебе на дыбу хватит. Серебро заныкал. Люд московский примучил. Убийство, поджог, рейдерский захват чужой собственности. — Выкладывал я все, что успел узнать от Глеба и от этого же холопа. — Разве мало сего для вышки.