Государь поневоле

— Куда! Царевну убить хочешь?! Пошёл. — Князь Хованский толкнул его в толпу. — Нарышкиных ищите! — обернулся он к остальным бунтовщикам, стоявшим на крыльце. — В покоях они прячутся!

Стрельцы разбежались по царским хоромам. На царскую семью уже не обращали внимания. Я увидел, что давешний мой "спаситель" Хованский, да ещё Василий Голицын, остались рядом и оставили с собой ещё двоих бунтовщиков.

Через некоторое время из дворца раздались крики.

— Нашли, нашли!

На крыльцо вытащили пухлощекого чинушу. "Дядька Афанасий" — подсказал Пётр. Лицо Афанасия Нарышкина было разбито, из бороды был вырван значительный клок, по усам его текла красная юшка. Глаза боярина бешено вращались ища какой-то опоры в окружающих. Руки дядьки были заломлены назад двумя дюжими стрельцами. Наконец его глаза остановились на матушке, и он заплакал. Заплакал так тихо, что только по текущим слезам и дрожанию щек об этом можно было догадаться. Царица двинулась к брату, но стрелецкий "лидер" не дал. Да и Софья удержала мачеху.

— Оставь! Наталья Кирилловна, брата не спасешь, а нас погубишь! — Сказала Софья царице. — Расходились бунтовщики, князь Иван не удержит их.

Князь Хованский, спасший от удара мать и Софью, крикнул стрельцам во дворец:

— Ивана! Ивана Нарышкина сыщите! С него вся смута.

Дядька Афанасий смотрел на сестру, не отрываясь и не прекращая беззвучных рыданий. Царица перекрестила его.

— Прости Афоня, не сберегла.

Стрельцы стащили того в толпу. Не спустившись и до середины высокого крыльца, брата царицы швырнули вниз. Дядька Афанасий успел только коротко вскрикнуть, когда два копья вышли из его спины. Волна ужаса, страха и ярости опять поднялась из глубин моего сознания. Я отдвинулся за спину брата. Несколько минут успокаивал ребенка в себе. Старался доказать, что убивать его стрельцы не будут и он царь для них даже сейчас. Наконец Пётр опять сжался, спрятался во мне. Ощущение того, что защищаю ребенка, позволило мне расправить царские плечи и выглянуть на крыльцо.

Из дворца вышел щуплый стрелец и зашептал что-то на ухо Хованскому. Тот удивленно что-то так же тихо переспрашивал его. В это время от двери входа на крыльцо стали выбегать бунтовщики, а за ними из дворца вышел церковник. "Патриарх Иоаким". Площадь замерла. Стрельцы отхлынули от крыльца. Вышедший патриарх благословил царскую семью и всех дворовых, кто был на крыльце. С ним вместе шли два священника, чины которых я определить не смог, а Петра спросить не догадался.

— Православные, — патриарх обратился к толпе — почто смуту затеваете? Неужто не видите что и царевич и царевны, все живы?

— То не мы, то Нарышкины смутничают! Не нужно нам ничьих советов! Не хотим царя Петра! Ивана! Ивана на царство! Нет, Ивана не можно! Петра! — Вновь зашумели стрельцы, однако, стало заметно, что первичный запал угасал.

— То дума да собор решить должны.

— Бояре решат! Изменники они! Нет им веры! Ивана, Ивана Нарышкина отдайте нам! Он вор! И Языкова, и Ромодановского — кричали стрельцы. — Без Ивана не уйдем!

Успокоившееся было стрелецкое море, вновь всколыхнулось.

— Невместно всем вам в думе быть. Несите завтра челобитные на обиды свои, да челобитчиков сами выберите, кто за вас пред государем стоять будет. — Сказал патриарх.

— Любо ли вам стрельцы, что бы я стоял за вас перед государем? — Крикнул тут в толпу Хованский. — Любо?

— А я вам выставляю вино у Москвы-реки! — Вышел на передний план Василий Голицын. — Любо?

— Любо! Любо! Будь княже за нас. Будь нашим воеводой! Идем за Москву-реку на двор к Нарышкиным, сыщем воров!

Толпа отхлынула от крыльца и большая часть стрельцов подалась в сторону Спасских ворот. Всё царственное семейство начало через разные двери с крыльца возвращаться во дворец. Милославские пошли в центральный вход на задний двор и через него в терем царевен, а Нарышкины с немногочисленными союзниками повернули в сени Грановитой палаты. Хотя у меня самого начался небольшой отходняк, но "передать управление" Петру я не решился. Ребенка-царя события сегодняшнего дня так напугали, что он все ещё не решался показаться. Царица же крепко держала меня за руку и боялась отпускать. Так и прошли до её палат по разоряемому дворцу. Многолюдные, по памяти Петра, царские хоромы поражали меня пустотой. Все дворовые попрятались. Служки и челядь сидела в подклетях тише воды, ниже травы. Ни бояре, ни сыны боярские и дворяне, в последние дни толпившиеся у Постельного крыльца, стремясь попасть во дворец к новому царю, сегодня даже в Кремль не пришли. По всему дворцу разносились крики стрельцов ищущих своих недругов и празднующих победу. Взглянув на мать, мне захотелось сказать ей что-то ободряющее, но побоялся. Местное наречие я понимал сносно, а разговаривать хорошо мог только при помощи Петра. В её палатах поднялись сразу в спальную горницу. Там из угла к нам метнулась какая-то старушка. Запричитала, заохала. Я не прислушивался, да и царица, не говоря ни слова, легла на перину.

— Петруша, посиди со мной.