Государь всея Руси

Как вольные на вольную службу — вот чего не должен забывать царь! И он, Воротынский, этой древней родовой вольностью, вольностью Рюриковичей, также освобождён от холопства и волен сложить с себя крестное целование и поискать лучшей судьбы и лучшей доли. Волен — вот она самая неотразимая правда его! Ею отсюда, из невыносимого своего далека, тщится он хотя бы мысленно одолеть царя, забывая в кичливой запальчивости, что уже их деды и отцы, их — таких же, как он, Рюриковичей, боялись даже заикаться об этом, а если и пытались воспользоваться своим древним правом, го жестоко расплачивались за такие попытки. Его отца, Ивана Михайловича Воротынского, уморили в тюрьме. Теперь они с братом Александром, которого упрятали в монастырь, пьют из той же чаши, — и вот это по-настоящему неотразимая правда! Постепенно она внедрится в душу князя, уймёт, отрезвит его, иные мысли придут к нему, откроются иные истины... Для этого у него будет предостаточно времени — череда таких ночей ещё очень длинна, — и он ещё вернётся в Москву, ещё сядет на боевого коня, ещё наденет воеводские доспехи, чтоб в лютейшей битве с крымцами на берегу Лопасни, в Молодях, ещё раз показать своё ратное искусство и чтоб в конце концов испить до дна свою горькую чашу. Но всё это будет потом, через месяцы, через годы — через долгие годы, а сейчас он весь как лезвие ножа — не прикоснись! Тяжёлая ночь, распростёртая над землёй, кажется ему нескончаемой, потому что рассветы и дни он не замечает, — он замечает только ночи, когда остаётся наедине со своими думами, со своей жестокой тугой, и эти ночи, их боль, их отчаянье, исступлённая немочь их дум наполняют его какой-то тягостно-мстительной отрешённостью от света, от жизни, от всего, что находится за гранью ночи. А за этой гранью — весь он! Там свершённое и свершившееся, там суть всего, там начало и гам конец, и только мнится ему, только мнится от его яростной ополчённости в полубредовых терзаниях разума, что там, за этой гранью, лишь зло, великое, неимоверное зло, восставшее на него, и не только на него — на вся и всех, на всю Русь, которая виделась ему объятой такой же самой бесконечной ночью. Но какие бы мысли впоследствии ни пришли к нему, какие бы истины ни открылись, он никогда не сумеет понять, что и сам — тоже зло, плодящее беды Руси.

Не спит в своём тесном застенке воевода Михайло Воротынский, боль и обида снедают его, рвут гордую душу Рюриковича... Далека от него Москва, но мысли его все там — в Москве!

2

Над Старицей огромная суровая луна. Ночь пега от лунной просветли. Сизая густая марь рыхлыми хлопьями лежит на земле, на крышах изб, на куполах церквей, по задворьям прячутся жухлые тени, и смиренно коротает свой час тишина. Ночь — лишь она властвует над Старицей, где всё ещё как прежде: ещё твёрд её дух и крепка её сила, ещё возвышается она столпом посреди Русской земли, притягивая к себе взоры тех, в ком не гаснет крамола и противление, но уже пресеклась чреда её благополучных дней, и отныне Старица начнёт счёт иным дням.

...Ещё при великом князе Василии, отце Ивановом[16]

, уделов, подобных Старице, было четыре. Владели ими младшие братья Василия — удельные князья Юрий Дмитровский, Дмитрий Угличский, Семён Калужский и Андрей Старицкий. Их отец, великий московский князь Иоанн Васильевич, на протяжении всех сорока четырёх лет своего княжения усердно собиравший русские земли[17], тем не менее, подобно всем московским князьям, умирая, вынужден был разделить собранное между пятью сыновьями. Раздел этот, правда, не нарушал единства государства, не ослаблял и не умалял верховную власть Москвы, так как во всех отношениях был неравным разделом: четверым младшим братьям — всем вместе — было дано меньше половины того, что получил старший. Василию, унаследовавшему великокняжеский престол, было отписано шестьдесят шесть самых крупных городов, а к ним — обширнейшие земли Заозерья, Заволочья, Югры, Печеры, к нему отошла Вятская земля, Карельская, Двинская; братья же его получили всего лишь тридцать небольших городков.

Главенство Василия было полным. Оно утверждалось не только превосходством отписанных ему владений, но и особым приговором в завещании Иоанна: «Приказываю детей своих меньших, Юрия с братьею, сыну своему Василию, а их брату старшему. Вы, дети мои, Юрий, Дмитрий, Семён и Ондрей, держите моего сына Василия, а своего брата старшего, вместо меня, своего отца, и слушайте его во всём».

Однако, как ни силён был московский князь, сожительство его с удельными редко обходилось без усобных распрей, ибо удельные редко мирились с той участью, что выпадала им, и чаще всего, движимые корыстью и честолюбием, стремились иметь и значить гораздо больше, чем имели и значили. Братья самого Иоанна Васильевича — удельные князья Андрей Угличский и Борис Волоцкий, — не поделив выморочного удела[18] своего третьего брата Юрия, вооружились на Иоанна, за что тот уморил в темнице самого непримиримого из них — Андрея вместе с двумя его сыновьями.