Это было в конце октября 1604 года. После того сряду целых шесть недель пан Бучинский не мог дозваться ксёндза на вечернюю беседу; то он опять на несколько дней уезжал в Краков, то отговаривался недосугом, то нездоровьем. Только при минутных встречах он успевал сказать, что Ян здоров, что всё благополучно. Наконец, в середине декабря королевский духовник сам посетил Бучинского без его просьбы и уже при входе объявил, что пришёл к нему на целый вечер. Старый маршалок был вне себя от радости и на полчаса оставил ксёндза одного, потому что никому не доверял ключей от самого дальнего отделения королевского погреба.
Опять устроилась беседа у жарко пылающего камина.
— Я боялся бы какого-нибудь печального известия, пан ксёндз-благодетель, — признался маршалок, разливая вино, — если бы заранее не слышал от вас, что всё обстоит благополучно.
— Превосходно! — отвечал ксёндз, рассматривая вино в рюмке на свет восковой свечи. — За исключением только того, что нам не следовало в это дело мешаться...
— Как так? Стало быть, худо? — спросил Бучинский, и дрогнувшая рука его пролила на стол половину рюмки.
— Говорят пану, что превосходно! — отвечал ксёндз спокойно, с сожалением смотря на пролитое вино.
— Ну так я ничего не понимаю! — сказал Бучинский и поставил свою рюмку на стол, не попробовав вина.