Сергей Юрьевич Сибирцев

Государственный палач

Опыт авторской аннотации

Во-первых, автор задался благородной целью – привлечь нынешнего, задавленного электронно-виртуальной информацией, бедного читателя самым изысканным времяпрепровождением – чтением художественных текстов. А точнее, стать соучастником (соавтором!) рождения художественного (следовательно, божественного) потока авторских мыслеобразов. Потому как истинный читатель – всегда сотворец любого сверхсубъективного авторского творения.

Во-вторых, автор со всем искренним нахальством убежден, что подобного рода текст, который он представляет на ваш суд, отыскать в русской необъятной местности чрезвычайно затруднительно по причине отсутствия такового.

В-третьих, язык романа, стиль изложения, композиция, фабула, портреты персонажей, внутренний мир их со всей скромной очевидностью претендуют на авторскую оригинальность. Это утверждение не только самоуверенного (в меру) автора, но и поклонников его нескромного дара, среди которых и отъявленные, беспощадные читатели, а именно – коллеги по литературному цеху, обладающие безусловным (абсолютным) сочинительским слухом.

Главный персонаж романа – сам автор как бы. И профессиональное занятие у героя соответственное: детский писатель.

Время действия: наше неспокойное, пронизанное сквозняками апокалипсических техногенных и природных катаклизмов, людских настроений, ожиданий, прогнозов – время библейских предзнаменований. До мистической – в христианском летоисчислении – даты: миллениума – считаные годы.

Место действия – столица – Москва – постсоветской России, со всеми ее вымороченными постсоветскими персонажами. Здесь и мелкие вымогатели – рэкетиры, и Лицо, всерьез претендующее не только на президентский престол всея Руси, но и на всепланетный… А между ними – вся гамма человеческих существ, живших, живущих и только собирающихся обживать русские необозримые метафизические просторы.

Второй (по значимости в судьбе главного героя) персонаж романа – жена детского писателя. Она главный добытчик семьи. Зарабатывает, продавая себя. Элитная жрица любви. Вполне почетная и почитаемая древняя профессия. Обставлена эта добычливая (чрезвычайно прибыльная) деятельность по цивилизованному: фирма «Утеха», в которой жена героя – и президент, и менеджер, и главбух, и главный (и единственный) исполнитель.

Главный персонаж также задействован в процветании «Утехи» в качестве главного охранника и инкассатора.

Разумеется, элитарная фирма процветает нелегально.

Так получилось, что наш герой уже давно люто ненавидит собственную супругу-добытчицу; отчего подобная неджентльменская напасть навязалась герою, станет понятно в процессе развития сюжета. Наш герой не понимает и оттого совсем не по-родительски потрухивает собственного отпрыска – гимназиста-семиклассника. Не понимает и себя… И по-мальчишески мечтает – об истинном понимании! Мечтает в необузданных, чрезвычайно пленительных, плотоядных, жутко правдоподобных кошмарных сновидениях. Мечтательный патологический реваншист…

В сновидениях наш психопатический герой позволяет себе наконец-то стать самим собою: безжалостным или жалостливым до омерзения, талантливым и бездарным одновременно, похотливым и вместе с тем поэтически вдохновенным, остроумным и подло недалеким…

В какой-то миг и автор, и читатель вдруг теряют путеводную нить реалистической повествовательности. Сон становится явью – и наоборот. И главный персонаж, обнаружив этот неподдающийся разуму феномен, как бы не замечает этого вопиющего факта…

В сновидениях он уже давно служит главным экзекутором страны – Государственным палачом. Кого только ему не приходится казнить… В той великолепной жизни, которой он наслаждается в сновидениях, у него есть нежно обожаемая им белокурая спутница – законная жена, от которой он без ума в любое время суток… И однажды ему пришлось приводить в исполнение приговор: казнить – расчленять – любимую на виду многомиллионной телеаудитории…

«…по долгу службы занимаюсь членовредительством: профессиональными неширокими, четкими, размеренными замахами отсекаю-четвертую все еще живую, вздрагивающую, смертно-утробно всхлипывающую, уже без одной руки от самого заголенного плеча и полной чувственной ножки, на месте которой ровный ало-сочный срез с алой же кровью, толчками, точно диковинный родниковый ключ, выплескиваемый на занозистый, заматерело багряный, почти черный отщип станка-колоды.

– Ди-и-имыча-а! А ка-ак без ноже-е… Ах, некраси-иво-о, Димыч!

И мне странно слышать от жены, что ее беспокоят такие, в сущности, пустяки в ее-то ситуации, как некрасиво, видите ли, без ножки, без ручки. Зачем они ей, мертвые окровавленные обрубки, – ей предстоит через какие-то мгновения остаться вообще без головки ее златокудрой. Странным образом, однако, устроен мозг этих прелестных женщин…»